Назад

15. Социологическая интерпретация. Три компоненты эволюции общества. К основам теории "модернизации". Индустриализация, либерализация и модернизация ("пост-индустриализация"). Органичная и либеральная модернизации.

Подпись:

Таблица Менделеева имеет дело с чистыми элементами, ее клеткам нельзя сопоставить в качестве "интерпретации" сложные химические соединения. Аналогично клеткам "таблицы" форм соответствуют чистые формы14. В этом разделе обсуждается вопрос, чем может быть полезна "таблица" форм при исследовании сложных многоукладных социальных целостностей. Поэтому изложение, наряду с отдельными интерпретациями, содержит менее строгие соображения и комментарии.

ФРАГМЕНТ 4

ИЗ КНИГИ "ПОСЛЕ КОММУНИЗМА"

...Идеал ... обретет зримые, конкретные черты, когда ... мы осмелимся открыть не только в истории, но и в современной нам действительности зародыши, островки, уклады, в которых сегодня реально, зримо существуют все минувшие формации, все коммунистические способы производства и все формации эпохи "положительного гуманизма".

Здесь мы вторгаемся в новую область, касаемся второго измерения материалистического понимания истории. Первое измерение – взгляд на историю как на линейную цепочку "чистых" формаций, которая, как мы теперь выяснили, делится на три эпохи с присущей каждой из них специфической логикой, механизмом развития. На самом деле три типа развития, характерные для последовательных эпох, представляют собой три фазы единого диалектического процесса, между которыми существует генетическая связь, подобная связи между личинкой, куколкой и бабочкой.

Но еще Энгельс на примере феодализма разъяснил, что "чистые" формации практически в природе не встречаются. Органической частью материалистического понимания истории после Ленина стало представление об обществе как о гетерогенной совокупности, комплексе взаимодействующих "формаций-укладов", один из которых, как правило, доминирует и, пронизывая собой все поры социального организма как "особый эфир" /Маркс/, определяет формационную принадлежность всей целостности.

Каковы же законы движения, логика развития этих целостностей, социальных организмов?

Это и есть третье измерение исторического материализма – материалистическая диалектика как логика развертывания и разрешения противоречий между различными укладами, их возникновения, объединения в комплексы, чередования этапов количественных и качественных изменений, распада и гибели.

И только совокупность этих трех измерений дает возможность понять подлинный механизм смены способов производства. Чистая формация, взятая в качестве абстракции, конечно, же, обладает своим имманентным логическим самодвижением, но при этом никогда не выйдет за свои границы. Источник развития любого реального общественного организма – в его противоречивой многоукладности.

Эти три аспекта, измерения материалистического понимания истории представляют собой не что иное, как три органических части, раздела исторического материализма – системы категорий, используемой как средство не только и не столько для изучения истории общества, сколько для его изменения, сознательного исторического творчества. За каждой из этих частей стоит одна из трех фундаментальный категорий истмата.

Развертывание категории "деятельность" дает совокупность форм деятельности, типов личности и форм практики, лежащих в основе типологии формаций. Это – "таблица Менделеева" исходных социальных элементов, атомарных сущностей, из которых слагаются социальные организмы.

Развертывание категории "движение" позволяет представить себе "физику", "химию", "биологию" этих организмов – т.е. картину всего разнообразия типов взаимодействия укладов и их комплексов между собой.

Наконец, развертывание категории "развитие" дает собственно примененную к социальным процессам диалектику...

Из статьи "НОВЫЕ ВЕХИ"

...Прошлое нашей Родины едва ли не более закрыто и непостижимо, чем будущее. Вернуть историю государству Российскому! Падчерица исторического материализма, она упорно не влезает в прокрустово ложе теории. Отечественные производительные силы никак не желают имманентно саморазвиваться, а производственные отношения – в установленном порядке чинить им обструкцию. Наметанный глаз обществоведа, всюду выискивающий сельфакторы и машину Ползунова, вечно натыкается в наших временных летах на перестройки сверху по мановению батюшки-царя, осуществляемые под угрозой или по итогам очередного нашествия иноземного супостата. Врагами народа в 30-е стали не только легендарные красные командиры, но и Карамзин, Соловьев, Ключевский, заметившие эту историческую странность и оттого зачисленные в идеалисты. Что же касается обнаружения историков-материалистов, то тут даже органы оказались бессильны. И роковое клеймо идеализма легло на всю российскую родословную, вынуждая бдительных граждан отречься от своих корней.

Печатью того же проклятия отмечена и наша революция. Подобно тому, как правоверные иудеи, ожидавшие мессию, не признали таковым Иисуса, ортодоксальные западные марксисты сочли ее незаконнорожденной. Октябрь 1917-го – скрещение всех загадок мировой истории.

...Теория Маркса позволяет в принципе построить менделеевскую таблицу общественно-экономических формаций, идеальных состояний, которые пробегает общество в процессе развития. Но химически чистые формации в социальной природе встречаются крайне редко. Реальный общественный организм – это противоречивая совокупность, комплекс взаимосвязанных укладов. Каждый из них представляет собой соответствующую формацию как бы в свернутом виде. Уклады – не только рудименты прошлых и зародыши будущих состояний, но и активные элементы, которые определяют настоящий день социальной системы. Физику этих элементов постиг Маркс, основы химии и биологии закладывает ленинское понимание многоукладности, логика взаимодействия и развития целого содержится в наследии Гегеля. Таковы три компоненты подлинного исторического материализма, три оси координат пространства, в котором движется человеческое общество.

В первую голову рамки и границы пресловутых единства и борьбы противоположных принципов должны быть установлены в жизненно важной сфере экономики. Это есть именно вопрос жизни и смерти, а не тема для схоластических вариаций, потому что мы уже опоздали, и опоздание вот-вот станет катастрофическим. Послевоенная практика развитых стран Запада давно подсказала ответ. Сферы действия свободы и справедливости – это, соответственно, производящий и воспроизводящий уклады. Уравнительно-распределительной справедливости не место в сфере производства вещей, где не обойтись без здоровой, регулируемой конкуренции производителей. С другой стороны, элитарный, индивидуалистический принцип "Каждому – по способностям" не годится для сферы воспроизводства человека, для детских садов, больниц и домов престарелых. Вопрос о бытии социализма, над которым картинно бьются гамлеты нашего средневекового обществознания, прост как жизнь: общество социалистично, если в нем свобода существует в рамках и во имя справедливости; и наоборот, общество принадлежит к иной системе, если свобода в нем доминирует и допускает справедливость для собственного воспроизводства и стабильности.

Попытки растворить горсть кооператоров и арендаторов в массе населения, живущего на одну государственную зарплату-пособие, в лучшем случае наивны. Старинный обычай пустить красного петуха под крышу более удачливому соседу родился не в семнадцатом году. С другой стороны, и социалистические бизнесмены, оказываясь в положении волка в стаде казенных овец, самим ходом вещей подталкиваются к грабежу, а не к здоровой конкуренции. Предпринимательство должно концентрироваться в полюсах и регионах промышленного роста, в свободных экономических зонах различного типа, которые в совокупности составят "открытый сектор" нашей экономики. Пребывание в резервациях свободной конкуренции поможет нашим легальным миллионерам ощутить крепкие локти соперников, а заодно не мозолить попусту глаза блюстителям распределительной уравниловки. При этом предпринимательские зоны смогут уцелеть в агрессивном окружении, только если будут исправно платить обществу дань в виде постоянного потока качественных и недорогих потребительских товаров.

Но откуда возьмется сам дефицитный дух предприимчивости, который предстоит укоренять на подзолистой отечественной почве? Здесь не обойтись одним лишь поощрением его чахлых казенных ростков и надеждами на те клубни и корни, что могли чудом уцелеть под выжженным полем, зарастающим сорными травами подпольной экономики. Эти запоздалые меры придется дополнять тщательно выверенной и решительной пересадкой здоровой социальной и духовной ткани из-за рубежа. Чтобы покончить с рабской зависимостью от ввоза продуктов западного производства, необходимо импортировать и имплантировать само производящее начало.

Где же, в каком заморском укладе обитает ныне искомое начало? Глубоко и опасно заблуждаются те литераторы от политэкономии, которые помещают его в существующий столетиями классический рыночный уклад. Такое заимствование, безусловно, позволило бы нашему "народному хозяйству" сделать шаг вперед, – но это был бы в лучшем случае шаг из европейского тринадцатого столетия в восемнадцатое, в тупик, увековечивающий наше отставание.

Обычный человек не может воспринимать ультрафиолетовое излучение невооруженным глазом. В противоположность этому именно глаз, вооруженный сталинским истматом, в упор не видит, не различает на современном западе экономические уклады, расположенные на формационной шкале выше капитализма. Таковых, как известно, не может быть, так как этого не может быть никогда. Нет спору, классический капитал живет и здравствует в современной экономике элитаризма, – однако, он является в ней подчиненным, контролируемым и эксплуатируемым укладом, уже не столько отчужденной, сколько обобществленной производительной силой. Именно современные механизмы планового регулирования и управления развитием рыночной экономики, получившие мощное развитие со времен Рузвельта, должны быть заимствованы, усовершенствованы и применены социализмом в первую голову.

Наша архаичная хозяйственная система подобна близорукому пловцу, который полагает, что плывет в ту же сторону, что и все, а сам вот-вот разобьет голову о бетонную стенку бассейна, от которой уже оттолкнулся его соперник, развернулся – и движется в противоположном направлении. Беда в том, что наши теоретики "прозевали" смену фундаментальных типов общественного развития. Мы слепо упираемся в объективную необходимость приступить к преодолению частной собственности, – в стране, где эту собственность предстоит сперва создать.

Задача кажется немыслимой и безнадежной. Но она не более безнадежна, чем та, что стояла перед революционными силами России в начале века. Нужно было... "срезать угол" векового исторического развития... Но это значит, что вновь встают во весь рост проклятые вопросы семнадцатого года. Имеем ли мы право браться за перестройку-революцию в обществе, которое ни экономически, т.е. по уровню развития отношений собственности, ни культурно к тому совершенно не готово? Возможно ли совместить две несовместимых перестройки в одной? Не ввергнет ли это страну в очередной и, быть может, последний кровавый хаос?

Существует фундаментальное различие между тогдашней и теперешней ситуациями, которое дает исторический шанс. В политической области, в вопросе о власти мы были первопроходцами. Мы не могли получить помощи извне и сполна испытали "мильон терзаний", ибо, как писал Гончаров, первый воин, застрельщик – всегда жертва. Но покуда мы шли своим крестным путем, – и в прямой связи с тем, что мы двинулись эти путем, – за океаном свершалось мучительное и судорожное таинство экономических родов. И сегодня экономика качественно нового типа, экономика, адекватная подлинному, реальному социализму, реально существует. Правда, не у нас.

Остается, стало быть, не изобретая более безграмотных "самобеглых колясок", вылущить указанную экономику из оболочки элитаризма и поставить на службу принципу социальной справедливости. Вот эта-то почти немыслимая трансплантация, установка реактивного двигателя на ветхую телегу, нам и предстоит. Однако, повторимся, шанс в том, что и телега, и двигатель, пусть порознь, но реально существуют, – в отличие от ковра-самолета политэкономических сказок.

Наш хозяйственный механизм во многих своих принципиальных, формационных чертах мало чем отличается от развитого планового хозяйства династии Птолемеев в эллинистическом Египте. От современности его отделяют столетия. Пусть так. Но зато все промежуточные уклады, заполняющие эволюционную шкалу между этими этапами, в мировой экономике налицо. Важно только понять, где и что именно заимствовать, и как правильно соединять между собой. Предстоит сконструировать пирамиду укладов, опирающихся друг на друга, причем нижний должен держаться на поверхности разливанного моря неконвертируемых рублей, а верхний, пусть минимальный по масштабам, соответствовать уровню и стандартам мировой экономики. Предстоит свернуть время формационной эволюции в пространство управляемой многоукладности. Превратить разнообразие наших "патриархальных, полудиких и по-настоящему диких" укладов из тормоза – в двигатель, использовать разность их экономических потенциалов как могучую производительную силу.

Поразительное многообразие условий нашей страны, сопоставимое с многообразием всей мировой цивилизации, предоставляет основные детали гигантского конструктора "сделай себя сам". Недостающие элементы нужно смело заимствовать из опыта и практики других народов. А этот опыт свидетельствует, что отсутствие высших экономических укладов, практически пустое место, на котором предстоит возводить здание современной экономики – одновременно и недостаток, и огромное преимущество. Рывок в будущее из-за спин лидеров не будет вязнуть в трясине отчужденных отношений и традиций. В то время как лорд-протектор величаво дремал на мешке с шерстью, потомки отцов-основателей стремительно двигались вглубь американских прерий. Из послевоенных руин тоталитарной империи взвился к небу удивительный цветок японской сверхдержавы.

...Не стоит страдать комплексами по поводу того, что в области хозяйственного и общественно-политического строительства предстоит расстаться с мученическим венцом реформаторов-первопроходцев, уступить другим незаконно узурпированную пальму первенства вместе с кадушкой. Наша миссия – совсем в ином. Страна таит в своих глубинах ювенильное море, в котором дышат и бродят девственные воды социальной справедливости. И пусть даже на поверхности явлений живой, действенной справедливости сегодня куда меньше, чем на западе. Для того чтобы эти воды пробились наверх, мы остро нуждаемся в прививке свободы.

В такой особой миссии нет ни малейшей претензии на исключительность, ибо в семье народов можно быть самым свободным, но нельзя быть самым равным. Хотим мы того или нет – необходимо принять свое наследие как судьбу, как непреложный факт. Но в этой данности – одновременно дар и долг, проклятье и благословение. Истинна вера в то, что отечество наше предназначено, всем ходом истории призвано стать духовной, общекультурной палестиной принципа справедливости, идеала равенства, его очагом, дарящим тепло и свет всей мировой диаспоре. И если очаг этот угаснет – необратимо нарушится баланс мировых весов, равно необходимый и справедливости, и свободе. Но неистинна вера в патриархально-общинный уклад как хранилище и вместилище этого тепла и света. Вновь и вновь мифологическое сознание из лучших побуждений пытается затолкать едва родившегося, еще беспомощного младенца обратно в материнское лоно. Но нет пути назад. Социальной справедливости предстоит на нашей земле осознать самое себя, стать определяющим принципом устроения и жизни общества, чьи социально-экономические структуры должны быть скроены по меркам даже не сегодняшнего, а завтрашнего дня.

...В новом типе развития, вдоль границы которого мы топчемся семь десятилетий, предысторическая диалектика отчужденных производительных сил и производственных отношений перестает служить мотором общества. Отныне двигателем развития может быть лишь сознательный субъект, который не просто является носителем одного из двух общественных идеалов, но при этом практически воплощает в жизнь теорию преодоления частной собственности. Рождение из мук "перестройки" такого исторического субъекта и степень его интеллектуальной вооруженности – подлинный вопрос жизни и смерти социализма. Время истекает.

Стать субъектом собственного развития – это значит прежде всего обрести самосознание, дать ответ на ленинский вопрос: кто такие "мы"? А для этого требуется не только бесстрашие и нравственная бескомпромиссность, но и огромная интеллектуальная мощь, культура мысли и духа. Лишь в 1983 году, сквозь недомолвки Андропова, наконец-то вновь забрезжил вопрос о том, кто мы такие и где находимся, – поистине судьбоносный вопрос-вопль, вырвавшийся крик, который с того момента окружен вязкой стеной малодушного умолчания.

С ответа на него и начнется подлинная перестройка.

Истина должна быть предельно конкретной, потому что конкретна жестокая действительность этого времени и этой страны. Осмысленный путь между идеалом и реальностью пролегает по лезвию бритвы. Срыв в бездну исторических стихий будет означать непоправимую трагедию сотен миллионов.

"Слишком часто бывает так, что в обществе не находится положительных, творческих, возрождающих сил. И тогда неизбежен суд над обществом, тогда на небесах постановляется неизбежность революции, тогда происходит разрыв времен, наступает прерывность, происходит вторжение сил, которые для истории представляются иррациональными... Революция подобна смерти, она есть прохождение через смерть ... для возрождения к новой жизни... Но революция есть рок истории, неотвратимая судьба исторического существования. В революции происходит суд над злыми силами, творящими неправду, но судящие силы сами творят зло; в революции и добро осуществляется силами зла, так как добрые силы были бессильны реализовать свое добро в истории."[1]

Не успевая ни задуматься, ни оглядеться, пересекаем мы рубеж. Что за ним: разрыв времен – или управляемая эволюция, суд истории – или живое творчество народа, отчуждение – или возрождение?

Подпись: Мы можем существенно уточнить некоторые важные идеи данного фрагмента, используя "таблицу" форм как средство экспликации. Сначала, учитывая свойства зеркальной симметрии форм и квазифрактальности таблицы, рассмотрим под этим "увеличительным стеклом" некоторые элементы и отношения между ними универсума социальных форм деятельности &₁ (см. Схему 4).

Рассмотрим четверку элементов, обозначаемых для краткости &¹, &², &³, &⁴ и находящихся между собой в следующих отношениях:

&¹ = &₁₁_ij (где i,j пробегают значения от 1 до 3) – одна из чистых форм четвертого порядка;

&² = K{&₁₂_(4-i)(4-j)}F{&₁₁_ij };

&³ = &₁₂_(4-i)(4-j);

&⁴ = K{&₁₁_ij }F{&₁₂_(4-i)(4-j)}.

Схема 4 (к стр. 72, 78)

&1131 K{&1213}F{&1131} &1213 K{&1131}F{&1213}

Легко видеть, что указанная четверка элементов &¹, &², &³, &⁴ образует правильный квадрат, в котором форма &² симметрична форме &¹ относительно горизонтальной оси, разделяющей категории K{&₁₁} и K{&₁₂}, форма &³ симметрична форме &⁴ относительно той же оси, а формы &¹, &² симметричны соответственно формам &⁴, &³ относительно вертикальной оси, разделяющей формации F{&₁₁} и F{&₁₂}.

Дадим интерпретации этих четырех форм и некоторых отношений между ними.

&¹ интерпретируется как способ деятельности.

&² интерпретируется как соответствующая данному способу деятельности форма собственности. Формы такого типа, принадлежащие обратной диагонали универсума K{&₁₂}F{&₁₁}, Маркс называл "господствующими абстракциями": &² интерпретируется как господствующая абстракция формы &¹.

&³ интерпретируется как форма обобществления формы &¹.

&⁴ интерпретируется как форма снятия формы &¹.

Форма &⁴ выступает как материал формы деятельности &³. Форма деятельности &³ опредмечивается в форме &⁴.

Последние два определения даны по аналогии, исходя из свойства квазифрактальности "таблицы" форм.

Если &₁_abc – одна из чистых форм деятельности четвертого порядка, где a имеет фиксированное значение от 1 до 2, а b и c – фиксированное значение от 1 до 3, то столбец форм K{&₁_pqr}F{&₁_abc }, где p пробегает значения от 1 до a, q – от 1 до b и r – от 1 до c, интерпретируется как способ производства15, порождаемый формой &₁_abc, и обозначается S{&₁_abc }.

Теперь используем эти интерпретации для уточнения ключевых представлений теории модернизации.

Даваемые ниже определения имеют менее формальный характер и не являются прямыми интерпретациями элементов "таблицы" форм.

Под "модернизацией" в самом широком смысле будем подразумевать замену элементов одного способа производства на аналогичные элементы другого, либо перенос элементов, наличествующих в одном способе производства, в другой, в котором они отсутствуют. Замена и перенос могут осуществляться либо путем копирования, либо прямого заимствования, трансплантации.

Пусть S₁ = S{&₁₁_bc} и S₂ = S{&₁₁_ef} – два "предысторических" способа производства, причем форма &₁₁_ef является восходящей по отношению к форме &₁₁_bc.

Под индустриализацией способа производства S₁ будем понимать замену каждого из его элементов K{&₁₁_ij}F{&₁₁_bc} на находящийся в той же горизонтальной строке "таблицы" форм элемент K{&₁₁_ij }F{&₁₁_ef}. Это может означать, в частности, замену технологических и организационных производительных сил доиндустриального типа на соответствующие элементы и структуры индустриального общества.

Под либерализацией способа производства S₁ будем понимать сознательное насаждение и культивирование отсутствовавших в нем форм деятельности K{&₁₁_gh}F{&₁₁_ef}, где форма &₁₁_gh является восходящей по отношению к форме &₁₁_bc и нисходящей или совпадающей с формой &₁₁_ef.

В отличие от индустриализации, которая может вестись, вообще говоря, одновременно на разных этажах способа производства (внедрение новой технологии может идти одновременно с переходом на новую организацию производства, несколько опережать ее или несколько отставать от нее), либерализация осуществима только последовательно. Таблица дает адекватные графические средства, делающие это нетривиальное утверждение непосредственно очевидным: можно, при соблюдении определенных правил, вести реконструкцию сразу на нескольких этажах башенки "способа производства", но нельзя надстроить девятый этаж, если на месте восьмого зияет пустота.

Некоторые содержательные представления об индустриализации и либерализации даны в нижеследующем Фрагменте.

ФРАГМЕНТ 5

ИЗ КНИГИ "ПОСЛЕ КОММУНИЗМА"

85.26.06. – 8.08

{ПАРАДОКСЫ "СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИКИ" (ГЛ. 2)}

...В условиях государственной монополии мы имеем полный набор негативных проявлений экономики при ее видимом отсутствии. Это означает, что экономика, упраздненная декретами, с авансцены явления ушла в подполье сущности.

Государственная монополия есть средство, конкретнее – учреждение, с помощью которого государство присваивает, эксплуатирует производительные силы. Такова видимость дела, но не такова его суть. На каждом этаже здания монополии, воздвигнутой на месте упраздненных экономических отношений, притаились объективные экономические законы, непознанные и попранные при этом упразднении.

Если мы, не сумев или не потрудившись познать сущность природного явления, пытаемся заменить его искусственным творением, эта сущность охотно находит новую форму своего проявления, овладевая нашим детищем и, посредством него, подчиняя собственным законам нас самих.

Монополия при этом оказывается-таки формой присвоения: именно посредством нее экономические законы присваивают нас и овладевают нами. Каждое хозяйственное учреждение благодаря их козням начинает играть роль бездонного ящика Пандоры, из которого сыплются бесчисленные организационные проблемы. Руководство, позабывши сон и покой (а заодно и предмет), только и делает, что совершенствует оргструктуру, сливает подразделения и разделяет оные, делегирует полномочия и присваивает их назад, поочередно переходит от отраслевого принципа к территориальному, сокращает звенность и увеличивает штаты, пишет регламенты для установления ответственности и ищет ответственных за несоблюдение регламентов, централизует и децентрализует, специализирует и кооперирует... Но в результате этой титанической деятельности экономические корни "организационных" проблем остаются нетронутыми, и руководству неизменно приходится, наплевав на аппарат государственной монополии, через его голову лично выбивать недостающие вагоны.

"Однако нас на мякине не проведешь, – заметил бы Проницательный читатель, окажись он поблизости. – Есть государственная монополия и государственная монополия!" И был бы прав.

Конечно, если замок означенной монополии возведен на кладбище попранной экономики, не удивительно, что его обитателей терроризируют экономические привидения. Но если этот замок воздвигнут на девственном фундаменте восточной формы собственности, кажется совершенно непонятным, почему призрак экономических сущностей должен оглашать своими стонами его незапятнанные организационные своды.

Давайте разберемся. Было ли государство третьей династии Ура (III тысячелетие до н.э.) монопольным обладателем всех производительных сил? Безусловно, было. Но при этом оно само непосредственно присваивало эти производительные силы, не нуждаясь ни в какой дополнительной опосредующей пристройке-монополии из учреждений типа Минфина и Стройбанка. Где же разница между бесхитростными методами указанной династии и прогрессивной хозяйственной политикой просвещенного ГМС[2]?

Разумеется, ответил бы Проницательный читатель, различие, прежде всего, состоит в уровне развития производительных сил. И был бы снова глубоко прав. Однако, заметим на этот раз мы, есть производительные силы и производительные силы.

Те силы, которые получает в наследство от восточной формы собственности победивший пролетариат, в массе своей принципиально мало чем отличаются от достояния упомянутой династии. Однако, спустя всего несколько десятилетий мотыгу и соху вытесняют, быстро сменяя друг друга, тракторы "Фордзон", ДТ-54, "Кировец"... и в целом вся технологическая база стремительно революционизируется по крупнокапиталистическому образцу. Пристройка государственной монополии и возникает для нужд эксплуатации нового индустриального воинства.

Однако, по мере того, как завершается здание государственной монополии, становится все более заметно, что эти экзотические стальные культуры не слишком-то пышно произрастают на подзолистой почве ГМС. Выражаясь прозаическим языком, отдача технологической единицы в среднем оказывается в несколько раз ниже, чем у ее капиталистического аналога. Самое обидное, что эта участь постигает не только отечественную сноповязалку, но и ее двоюродную сестру, произведенную по лицензии, и даже самое импортное диво, творившее чудеса эффективности на заморской почве.

Дело в том, что, когда "марксист вообще" называет современный машиностроительный завод, возведенный в условиях ГМС, качественно новой производительной силой, он не выражает сути дела. От невооруженного категориями взгляда ускользает структура спрятанных в его эмпирической оболочке производительных сил. Завод есть технологическая основа плюс организационная форма такой экономической производительной силы, как наемный труд. Но эта теоретическая близорукость – лишь проявление практической слепоты государственной монополии, которая, как мы увидим, умеет эксплуатировать в современных производительных силах лишь технологию и организацию, в то время как их экономическая сторона остается в основном скрытой и не присваивается. Именно эти экономические сливки ускользают от могучего доильного агрегата государственной монополии, и по причине его конструктивного несовершенства приходится довольствоваться лишь технологической водичкой и организационным молоком.

Независимо от того, унаследованы ли производительные силы от капитализма или, как принято выражаться, ГМС развился "на своей собственной основе" из восточной формы собственности, природа этих сил остается той же самой. Это экономические производительные силы крупнокапиталистического типа, которые могут присваиваться исключительно посредством экономических, т.е. частных форм собственности.

Организационные формы присвоения являются стандартными, усредненными. Это предписания, нормативы, инструкции, единообразно регламентирующие эксплуатацию производительных сил в масштабах объединения, отрасли, региона, всего государства. Организация как бы облачает "голые" технологии в стандартное обмундирование разных "родов войск", загоняя каждую технологическую единицу в прокрустово ложе отведенной ей роли-функции; непротиворечивая совокупность, кооперация этих функций определяется соответствующим "уставом гарнизонной и караульной службы".

В противоположность государственной, частная собственность потому, в частности, и называется частной, что каждая единичная производительная сила присваивается в специфической, индивидуализированной форме. Различие между ней и усредненно-нормативной формой не менее разительно, чем разница между идеально облегающим костюмом "от Диора" и сковывающей движения, мешковатой казенной гимнастеркой. Благодаря этому в экономике разрешается противоречие между индивидуальным потенциалом каждой производящей технологической единицы и стандартной формой ее присвоения, т.е. организационной ролью-функцией; за счет этого помимо стандартной, предписанной нормы выработки удается вскрыть все внутренние резервы, получить индивидуальный прибавочный продукт. Однако, само противоречие вовсе не исчезает бесследно, напротив – оно "выворачивается наизнанку", экстериоризируется в виде огромного комплекса экономических отношений-противоречий между частными производителями. В условиях капитализма эти противоречия разрешаются конкурентной борьбой, рыночной стихией и другими отчужденными экономическими механизмами. Но, в свою очередь, из-за кулис сущности этими механизмами управляют незримые законы самовозрастания стоимости.

Какие последствия влечет за собой героическая попытка государственной монополии вырвать из триады "экономические законы – экономические производственные отношения – экономические производительные силы" среднее звено и заменить его отношениями организационными? Есть две причины, одна из которых делает эту попытку практически нереализуемой, а другая – теоретически безнадежной.

Строго говоря, формы присвоения не могут быть индивидуальными, частными, одновременно оставаясь при это организационными. Закон или норматив есть некое правило или предписание, применяемое к определенному множеству объектов; они перестают быть таковыми, если это множество состоит из одного уникального элемента. Таким образом, организация не может заменить экономику, оставаясь при этом сама собой. Практически это выражается в том, что аппарат, который пожелал бы индивидуально регламентировать каждую из многочисленных производственных единиц, в отсутствие мощных специальных средств нормативного проектирования оказался бы несостоятелен с первых же шагов уже из-за одной только огромной размерности этой задачи.

Однако подлинная трудность состоит даже не столько в том, чтобы все и вся индивидуально регламентировать, сколько в том, чтобы путем наложения и целенаправленного изменения подобной индивидуализированной регламентации разрешать объективные противоречия между всем множеством производственных единиц. Но в этом и состоит преодоление отчуждения, в данном случае – отчуждения одного производителя от другого, которое возможно только на основе познания необходимости, т.е. трех уровней объективных экономических законов самовозрастания стоимости. Поскольку государственная монополия по известным причинам игнорирует эти законы, они ей платят взаимностью, превращая каждое из ее учреждений в свою игрушку описанным выше образом.

Суммируя все сказанное без теоретических околичностей, нужно прямо сказать, что государственная монополия не в силах присвоить производительные силы современной экономики, они остаются для нее неосвоенной и пропадающей зря частью природы, подобной нескошенной траве.

Например, независимо от благих намерений, с наемным трудом монополия фактически обращается как с рабским, т.е. формально регламентирует его отдельные моменты (приход и уход с работы и т.д.), получая в ответ "отбывание номера", т.е. незаинтересованный труд с низкой производительностью, но при соблюдении формальностей. К производительной силе общественно-полезного труда она де-факто относится как к кооперации, централизованно предписывая сверху ассортимент и качество полезной (по ее мнению) продукции. Из-за этого значительная часть продукции оказывается никому не нужной, а затраченный на ее производство труд – общественно-бесполезным.

В итоге из девяти слоев развитых классическим капитализмом производительных сил государственная монополия в состоянии присвоить только нижние шесть – технологические и организационные.

Ее отставание в эффективности и производительности труда от капитализма невозможно устранить путем "повышения ответственности", "наведения порядка" и т.п. – оно носит принципиальный, сущностный характер. Правда состоит в том, что она эксплуатирует свои высокоразвитые в технологическом и организационном отношении производительные силы архаическими методами, история которых в их практически современном виде насчитывает несколько тысячелетий.

Не правда ли, нам теперь совершенно ясна главная проблема, которая встает перед завершенным государственно-монополистическим социализмом?

Обладая производственной базой, либо унаследованной от развитого капитализма (ГМС-1), либо построенной по его образцу (ГМС-2), он никак не может преодолеть значительное отставание в производительности труда, эффективности использования этой базы. Никакие ухищрения организационного характера не способны ликвидировать это отставание, ибо данный запрет, как было показано, имеет столь же фундаментальный характер, как запрет на создание вечного двигателя.

...Государственная монополия здесь берется решать головоломку, подобную той самой, перед которой спасовал Всевышний.

Как известно, он вознамерился было продемонстрировать свое всемогущество, сотворив такой камень, который сам не в силах был поднять. Здесь же необходимо всемерно развивать частные формы собственности, не просто ухитряясь как-то сохранять господство над ними государственной монополии, но и, сверх того, выдавая все это за деятельность по уничтожению частной собственности во имя общественной.

Однако, выхода нет, и де-факто постепенно складывается некое движение по этому парадоксальному пути.

С целью присвоения экономической силы производительного труда начинается делегирование прав и полномочий отдельным лицам и организациям распоряжаться теми или иными элементами производительных сил и частью изготовленной продукции. На этом этапе государственная монополия покуда сохраняет основные права собственника за собой, изымает большую часть прибавочного продукта в свою пользу, а права производителя распоряжаться остатком существенно ограничивает. Мы намеренно не торопимся произнести напрашивающееся слово "хозрасчет", поскольку данная форма практически в современном виде была известна задолго до нашей эры. Подлинная сущность вводимых отношений состоит, строго говоря, в том, что в рамках господствующего регламентационного уклада /государственной монополии/ искусственно вводятся и культивируются правовые отношения – т.е. феодальный уклад.

В результате плодятся и множатся феодально-ведомственные бароны-разбойники, которые, узурпируя и произвольно толкуя права, предоставляемые предприятиям государством, ставят их в вассальную зависимость от себя. Возникает полоса затяжных феодальных войн и министерских распрей, примирить которые оказывается не под силу даже Госплану.

По многим линиям такое развитие толкает к введению элементов рыночных отношений. Мало довести делегирование полномочий до уровня предприятий, необходимо превратить их производительный труд в общественно-полезный. Эмпирически это означает, в частности, преодоление диктата производителя над потребителем. В попытке создать механизм учета "спроса" государственная монополия обязывает производителей самим реализовывать произведенную продукцию, переходя с этой целью со взимания "оброка" /безразлично, в натуральной или денежной форме/ к изъятию фиксированного процента с выручки, полученной в результате реализации продукции. На этом пути таится немало ловушек, логика преодоления которых заставляет вводить товарно-денежные отношения во все более полном объеме.

Имеющиеся исторические прецеденты показывают, что дальнейшим логически необходимым шагом на этом пути является предоставление руководителям предприятий права использовать полученную прибыль для расширения производства, а значит – права покупать и продавать основные фонды, нанимать дополнительную рабочую силу, свободно устанавливать заработную плату – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вопросом о том, каковы эти последствия, задавались еще легисты ("фацзя") в Китае III века до н.э. В условиях централизованной авторитарной государственной монополии и перед лицом необходимости развивать производительные силы страны, легисты предлагали реформы, которые "...открывали путь для развития частнособственнических тенденций и роста товарности хозяйства... Однако, по мере осуществления политики реформ, открывавших новые возможности экономическому развитию страны, у легистов стало намечаться отрицательное отношение к крупному частному предпринимательству, развивавшемуся наиболее активно в области промыслов, ремесла и торговли. "Если государство вызовет к жизни силы народа, но не сумеет их обуздать, то оно будет нападать на самого себя и обречено на погибель", – заявлял Шан Ян"[3].

На практике все превратности этого пути проверены трехсотлетней историей эллинистического государства Птолемеев в Египте[4]. А вообще-то данный тип развития – один из наиболее распространенных в истории. Но для того, чтобы история чему-то учила, ее необходимо учить, учиться видеть в ней прежде всего не антураж в виде кривых мечей или экзотических китайских халатов, а логику развития многоукладных социальных организмов.

{Одна из иллюзий} ... состоит в том, что государственная монополия, поддерживая жесткий контроль и взимая налоги с культивируемых ею частных укладов, может, якобы, увеличить свой доход. В беспочвенности этих мечтаний убедилась еще династия Птолемеев. Государственная форма собственности никогда не сможет удержать контроль над развитием частных форм уже хотя бы потому, что экономические формы деятельности являются эволюционно более высокими, более прогрессивными по сравнению с организационными и, как показывает история, неизменно торжествуют над ними. Птолемеи, приоткрыв лазейку для частных форм, затем тщетно раздували бюрократический аппарат, создавая одно контрольное ведомство за другим. Чиновники, получающие зарплату, никогда не смогут проконтролировать обладающих широкими возможностями, влиятельных частных /или всего лишь "самостоятельных"/ производителей, которые скупают аппарат "на корню", обращая контролеров государственной монополии в собственных агентов-лоббистов при центральной власти. Иными словами, в той мере, в которой растет производство в рамках частных укладов, сами эти уклады закономерно выходят из-под контроля государственной монополии и не приносят ей ожидаемого дохода.

Главное же заключается в том, что все эти нешуточные исторические муки, возвратно-поступательное движение к точке ГМС и от нее, "развитие производительных сил" и "совершенствование производственных отношений" есть лишь разнообразные перемещения все еще по ту сторону границы коммунистического типа развития, не содержащие ни грана "действительного коммунистического действия".

Теперь уже не только теоретически, но и наглядно-практически видно, в чем состоит перспектива деятельности по "приведению производственных отношений государственно-монополистического социализма в соответствие с его производительными силами". Поскольку эти силы прямо (ГМС-1) или косвенно (ГМС-2) заимствованы им у капитализма, то и адекватной оболочкой для них является капитал.[5] Этот вывод, увы, неизбежен: по самой своей сути, по своему определению производительные силы экономики могут присваиваться только в частной форме. Незнание экономических законов никого не избавляет от обременительной необходимости им следовать. Перед нами – зигзаг развития.

Подпись: Качественно новый тип модернизации возникает в случае, когда способ производства S₁ = S{&₁₁_bc} является "предысторическим", а способ производства S₂ = S{&₁₂_ef} – "постиндустриальным". Собственно, этот тип мы и будем называть модернизацией в узком смысле слова, в отличие от индустриализации и либерализации.

Вернемся ко введенным выше четырем формам &¹, &², &³, &⁴ и рассмотрим проблематику модернизации на примере важного случая, когда S₁ = S{&¹}, а S₂ = S{&³}. Предположим для простоты, что &¹ = &₁₁₃₁. Тогда, соответственно, &³ = &₁₂₁₃ (см. Схему 4).

Каким образом и в каком порядке может быть осуществлена модернизация S{&¹} –> S{&³}?

Путь "либеральной модернизации", судя по всему, состоит в том, что надо по очереди внедрять или культивировать в модернизируемом способе производства новые формы деятельности &₁₁₃₂, &₁₁₃₃, &₁₂₁₁, &₁₂₁₂. В сущности, это просто воспроизведение классической "эволюционной" последовательности способов производства. Но если вдуматься, это – очень странный путь. Странный по двум причинам.

Во-первых, формы &₁₁₃₂ и &₁₁₃₃ выпускают на волю соответствующие господствующие абстракции (в данном случае – "деньги" и "капитал"), а формы &₁₂₁₁ и &₁₂₁₂, напротив, берут их под контроль, снимая соответствующие слои самоотчуждения; формы &₁₁₃₂ и &₁₁₃₃ разрушают корпоративные и сословные структуры до атомарных "экономических индивидов", а формы &₁₂₁₁ и &₁₂₁₂, судя по всему, восстанавливают эти структуры в некотором новом качестве. Не говоря уж о рациональности и осмысленности подобной модернизации "туда-сюда", представить себе, что такие перетряски происходят с одним и тем же обществом за обозримый срок, довольно непросто.

Во-вторых, автору неизвестны исторические примеры, когда некая социальная целостность поменяла хотя бы раз формационную принадлежность, сохраняя при этом свою этническую или государственную самоидентичность. Видимо, это не случайно. Новое, как правило, возникало на стыке двух социальных миров разной формационной природы, как правило – на стыке "цивилизации" и "варварства". Так что либеральная модернизация – это весьма своеобразный "прогресс" ценой смерти, реинкарнации.

Но это если говорить о древней и новой истории. Новейшая полна чудесных и удивительных превращений полуварварских окраин и задворков цивилизации в "новые индустриальные", а в иных случаях – и в постиндустриальные страны. Как же реформаторам удалось такое чудо?

Некоторые намеки на разгадку содержит следующий Фрагмент.

ФРАГМЕНТ 6

ИЗ КНИГИ "ПОСЛЕ КОММУНИЗМА"

83.11.18 – 12.13

{ ИЗ ТЕЗИСОВ О ТЕОРИИ РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА }

...Две различные формы движения социальной материи разделяет в качественном отношении глубочайшая пропасть. Переходя через нее, социальная материя обретает сознание: возникает – пусть еще в самом зачаточном виде – отношение сознательности между общественным сознанием и общественным бытием. Общественное сознание начинает долгий путь своего превращения в субъекта истории. В результате этого логика движения социально-экономической формы производства претерпевает кардинальное изменение. Теперь диалектика взаимодействия формы (производственных отношений) и содержания (производительных сил) опосредствована общественным сознанием, а сама форма выступает как реализация обратного воздействия общественного сознания на общественное бытие.

Именно в этом заключается коренное, принципиальное преимущество нового способа производства над капиталистическим "самодвижением", неподвластным контролю общественного сознания. Однако на первых ступенях реального социализма это преимущество выступает как потенциальное, его только еще предстоит реализовать. Более того, внешне все выглядит чуть ли не наоборот: самодвижение производства уничтожено вместе с его капиталистической формой, и новое общество вынуждено "с головой" погрузиться в производственную проблематику. Центральные газеты и журналы обсуждают проблемы нехватки лампочек и исчезновения зубных щеток, миллионы трудящихся в минуты отдыха смотрят художественные фильмы о внедрении бригадного подряда... – общественное сознание кажется порабощенным производственным бытием.

Идущий человек не тратит энергии своего сознания на то, чтобы управлять движением каждой из сотен вовлеченных в это мышц, контролировать дыхание, частоту пульса, перистальтику – всю эту работу берет на себя спинной мозг, высвобождая тем самым головной для высшей нервной деятельности – решения вопросов о том, куда идти и каким маршрутом. Представим себе теперь, что человек обрел возможность избавиться от порабощающих его безусловных рефлексов и ограничений, присущих унаследованному от эволюции спинному мозгу. Но для начала он должен взять на себя всю его работу, пропуская ее через сознание. Теперь, до тех пор, пока он не подчинит жизнедеятельность своего организма, минуя сознание, какому-то новому центру, лишенному ограничений прежнего спинного мозга, он будет вынужден часами сознательно планировать каждое элементарное движение руки, рискуя при этом умереть из-за того, что забыл о необходимости поддерживать дыхание или не успел проконтролировать пульс. В этот период перехода, когда прежний спинной мозг уже "отключен", а новый еще не сформирован, человек будет очень скован в своих движениях, и до момента включения нового усовершенствованного рефлекторного центра будет даже уступать обладателям прежних рефлексов.

Но при дальнейшем совершенствовании спинного мозга этот неприятный момент больше не повторится: человек научится заранее проектировать и конструировать в себе новый центр управления жизнедеятельностью, и затем плавно "переключать" свое тело на него. Его сознание будет заниматься именно этим конструированием и переключением, а вовсе не динамикой движения мизинца левой руки.

Хотя анатомия такого человека (во всем, кроме спинного мозга) не претерпела бы особых изменений, прежняя физиология в качестве науки о функционировании организма потеряла бы всякий смысл. Ей на смену пришла бы психофизиология, которая изучала бы организм, осуществляющий сознательную деятельность по перестройке и совершенствованию системы собственных безусловных рефлексов, управляющих его жизнедеятельностью.

85.07.07-08

ЛИНИИ, НЕ ПОЛУЧИВШИЕ РАЗВИТИЯ. LINE 1

Непосредственно после победы пролетарской революции невозможно сразу перейти к уничтожению отчужденных экономических отношений – невозможно по той простой причине, что их нет, они разрушены в ходе революции и гражданской войны. Казалось бы, в том, что разрушены отношения, все равно подлежащие коммунистическому уничтожению, нет ничего плохого. Однако разрушение (в отличие от диалектического уничтожения, снятия) означает, что разрушены соответствующие производительные силы, не функционирует экономика; оставшихся же производительных сил недостаточно для того, чтобы удовлетворять нужды населения и отбивать натиск внутренней и внешней контрреволюции.

Момент победы пролетарской революции в силу указанных причин отделяет от момента перехода к социализму, от "действительного коммунистического действия", более или менее длительный переходный период, основным содержанием которого является восстановление и необходимое развитие разрушенных производительных сил.

Сразу встает (пока еще в очень абстрактном виде) исключительно важный вопрос: к какой из двух эпох, к какому типу развития относится переходный период? Если, развивая производительные силы, мы при этом вольно или невольно "высвобождаем" отчужденные производственные отношения – повторяется история с "карбюратором" Чапека, который полностью расщеплял материю на энергию, но воспользоваться этой мощной производительной силой было весьма затруднительно, т.к. одновременно выделялся в чистом виде находившийся доселе в материи в связанном состоянии Абсолют – дух святой, причем выделялся в такой концентрации, что окружающие страдали от скоропостижных религиозных экстазов и тяжелых случаев нисхождения божьей благодати...

Но если из-за переходного периода невозможно сразу перейти к преодолению отчуждения, коммунистическому уничтожению частной собственности, – нельзя ли, по крайней мере, развивать в переходный период производительные силы таким образом, чтобы не увеличивать при этом отчуждение?

Подпись: Модернизация S{&₁₁₃₁} –> S{&₁₂₁₃} (в терминах "таблицы" форм) может осуществляться по следующим этапам:

1. Субъект модернизации овладевает формой деятельности &₁₂₁₃.

2. Осуществляется "пост-индустриализация" способа производства S{&₁₁₃₁} путем замены всех его элементов на расположенные в тех же строках таблицы элементы столбца S{&₁₂₁₃}.

3. Вместо трансплантации формы &₁₁₃₂ имплантируется форма K{&₁₁₃₂}F{&₁₂₁₃} в "оболочке" снимающей ее формы K{&₁₂₁₂}F{&₁₂₁₃}. Аналогично вместо трансплантации формы &₁₁₃₃ имплантируется форма K{&₁₁₃₃}F{&₁₂₁₃} в "оболочке" снимающей ее формы K{&₁₂₁₁}F{&₁₂₁₃}.

Таким образом, вместо трансплантации предысторических отчужденных производительных сил, чреватых гнетом своих "господствующих абстракций", при органичной модернизации, пример которой рассмотрен выше, необходимо заимствовать постиндустриальные производительные силы в оболочке их сознательно построенных общественных форм присвоения.

Органичная модернизация реальной социальной целостности, в которой доминирующим является уклад S{&₁₁_ij}, становится возможной в том и только том случае, если уже возникла и существует постиндустриальная социальная целостность с доминирующим укладом S{&}, где &_12(4-_i_)(4-_j₎ – диагональная чистая форма, симметричная форме &₁₁_ij относительно точки перехода &₁₁ в &₁₂. Она осуществляется путем сознательной трансформации, замещения доиндустриальных форм зеркальными по отношению к ним постиндустриальными, и заполнения остающегося разрыва готовыми "монолитными блоками" постиндустриальных производительных сил в оболочке соответствующих общественных форм присвоения, снимающих самоотчуждение.

Вторым главным условием для осуществления органичной модернизации является способность субъекта модернизации овладеть "зеркальной" постиндустриальной формой деятельности &₁₂_(4-_i_)(4-_j₎ и построить соответствующую стратегию. В противном случае остается либо тупик "индустриализации", либо тягостный и опасный путь "либеральной модернизации", сопряженный с мучительным разрушением социальных структур и последующим воссозданием их зеркальных постиндустриальных аналогов.

Если доминирующий уклад в обществе, ставшем на путь модернизации, настолько архаичен, что симметричная ему постиндустриальная форма деятельности в достаточно зрелом виде еще нигде в мире не существует, тогда (и только тогда) необходимыми становятся предварительные шаги либерализации, пока в результате не укоренится в модернизируемом обществе более продвинутая форма &₁₁_ij, для которой уже реально существует постиндустриальный аналог &₁₂_(4-_i_)(4-_j₎.

Теории органичной модернизации сопутствует свое утопическое, "народническое" искушение: опасность подмены восходящих постиндустриальных форм деятельности их зеркальными архаическими прообразами. Если в модернизируемом обществе обнаруживается массовый "дофеодальный" уклад, а более высокие формы представлены лишь локально – это далеко еще не залог его светлого будущего, и уж во всяком случае – не преимущество над более цивилизованными соседями. Это лишь дает исторический шанс – при обязательном выполнении упомянутых жестких условий (что стало возможным, кстати, только в послевоенном мире) – на сложнейшую и небезопасную операцию по трансплантации, вживлению современной социальной ткани. Для такой операции не существует стандарта: половина успеха определяется точным знанием уникальной укладной структуры модернизируемого общественного организма. Правда, результаты удавшейся органичной модернизации бывают удивительны: масштабы сдвига по меркам "предысторического" типа развития отвечают столетиям мучительной эволюции, перемежаемой революциями и катастрофами. Но удача не гарантирована.

Все сказанное в настоящем разделе – лишь предельная абстракция подлинной модернизации, ее голый смысл. Что касается развитой и конкретной теории модернизации сложных многоукладных целостностей в среде, где действуют постиндустриальные субъекты с противоречивыми интересами, – она выходит далеко за рамки работы под названием "Смысл".

14 Правда, не следует упускать из виду важнейшее обстоятельство: речь у нас пока шла не о самой "таблице" форм, которая шестимерна, а только о ее двумерной проекции.

[1] Н.Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. YMCA-Press, Париж, стр.107-108.

15 В мои намерения не входит дать здесь вечное и всеобъемлющее определение "способа производства". Можно, к примеру, потребовать (и в этом есть резон), чтобы в "способ производства" обязательно входило его "основное производственное отношение". Но, во-первых, это ограничило бы объем понятия только предысторическими "способами производства" (до капитализма включительно), ибо в отношении постиндустриальных форм деятельности это понятие теряло бы смысл. А во-вторых, что гораздо существеннее, свойство "таблицы" форм таково, что достаточно задать только базовую форму деятельности – и тем самым уже сразу задан не только "способ производства" (при любом его определении), но и вся формация в целом.

[2] Государственно-монополистический социализм.

[3] История древнего мира, т.2, стр.528. Москва, "Наука", 1983 г.

[4] См. соответствующий фрагмент из Части 8 книги "После коммунизма".

[5] Конечно, капитал в качестве общественной формы присвоения производительных сил имеет свои ограничения. В период кризисов он приводит к напрасным затратам и даже уничтожению части экономических производительных сил. Однако даже эти значительные издержки – ничто по сравнению с ущербом от дырявого таза государственной монополии, сквозь который уходит в канализацию практически 100% экономических производительных сил.