ОСНОВЫ КОРПОРАТИВНОГО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ
Стенограмма
курса лекций С.Б. Чернышева в Высшей школе экономики
Лекция 26. Корпоратизм — парадигма нового столетия
1.
Корпоратизм глазами западных почвенников.
В пятитомной западной политологической энциклопедии под редакцией Сеймура Липсета[1], которую еще не успели перевести на русский язык, есть понятие “корпоратизм”. Я прочел соответствующую статью. В начале автор, в согласии со святцами, пишет, что в послевоенной либеральной политологии под корпоратизмом понималась нехорошая идеология и тлетворные тенденции, которые проявлялись в некоторых тоталитарных государствах между двумя мировой войнами. Там все население было разбито на корпорации, частные интересы при этом поглощались корпоративными. Теоретики фашизма писали о сословно-корпоративном государстве как идеале. Короче: ни тебе демократии, ни прав человека. Потом внезапно в этой статье следует странный поворот и говорится, что в последние годы в западных демократиях корпоратизм как тенденция стал повсеместно прорастать и развиваться. И далее выясняется, что это явление вовсе не такое однозначное и где-то даже полезное.
Оказалось, что западные теоретики, апологеты независимого индивида и демократии, уже собственным умом доходят (хотя бы на уровне определений) до того, что корпоратизм – это явление как минимум двойственное. Одним словом, если кое-где порой в истории и случались нехорошие проявления чуждого нам восточного корпоратизма, то теперь у нас самих расцветает кондово-западный, посконно-сермяжно-либеральный, политкорректный, самобытный корпоратизм.
Оказалось, что корпоратизм присущ целому ряду обществ Северной Европы, например, Финляндии, Швеции, многим странам Латинской Америки, Австралии, а если хорошенечко разобраться – кое в чем уже и Соединенным Штатам. Короче, Россия – родина слонов, а Америка – корпоратизма. Оказалось, что профессиональные, этнические, культурные и прочие корпорации нового типа хороши тем, что чрезвычайно успешно отстаивают интересы групп граждан перед государством. Если общество уперлось и не желает принимать корпоративные интересы, корпорация может построиться в македонскую фалангу и пойти в атаку. Корпоратизм – вектор, определяющий эволюцию гражданского общества.
Тем временем среди наиболее проницательных западных политологов нарастает тревога по поводу подлинной роли гражданского общества. Предположим, в восточно-европейских, азиатских, арабских странах оно и впрямь хорошо тем, что успешно помогает оппозиционно настроенному индивиду сражаться с тоталитарным государством. Так почему на Западе оно обязательно будет верноподданническим и этатистским? Почему бы не предположить, что структуры гражданского общества по мере их уплотнения в протокорпорации представляют все большую опасность для государства, хотя бы потому, что выступают его конкурентом?
Если мы посмотрим на сферу бизнеса, там эта тенденция гораздо очевиднее. Даже одиночные предприниматели, не говоря об их объединениях, не страдают избыточной лояльностью, особенно когда речь идет о налогах. Современные транснациональные корпорации вообще перестают принимать в расчет национальные государства. У себя на родине они составляют серьезную конкуренцию государству и по ряду параметров уже обходят этот институт. Штаб-квартиры многих вообще расположены где-то на островах и атоллах, в офшорных зонах, оттуда они реализуют свою политику, отстаивают интересы и навязывают волю множеству государств, которые не могут с ними справиться.
Таким образом, мы видим чисто эволюционную тенденцию к тому, что граждане (о бизнесменах я скажу отдельно) абсолютно добровольно, сознательно, в здравом уме и твердой памяти, в рамках демократического общества начинают склеиваться, слипаться, объединяться в корпорации, поскольку для этого имеется множество резонов.
2.
Предприниматель как катализатор.
Посмотрите с этой точки зрения на модель работы предпринимателя в мире чистого бизнеса. «Идеальная» рыночная экономика состоит из атомарных бизнесов. Но вот появляются предприниматели. Напоминаю, по классическому определению предприниматель – это конструктор, который частные бизнесы склеивает в схемы. Преимущества схемы вы помните, не так ли? Схема – уникальное изделие, на протяжении своего короткого жизненного цикла оно почти невидимо, его не улавливает в свои сети законодательство, оно не подпадает под налоги, его не замечают бандиты, для него не существует конкуренции. Там, где схема реализуется, возникает сверхдоход.
А теперь с точки зрения того, что я сегодня вам рассказывал, задумайтесь: что же сделал предприниматель? Да очень просто: он взял несколько атомов-бизнесов и синтезировал из них молекулу-схему. Он сыграл роль химической валентности. Факт остается фактом: из атомарных форм деятельности возникла некоторая составная, молекулярная. Часть таких молекул распадается, но многие схемы оказываются устойчивыми и продолжают существовать, сменив хозяина. Предприниматель может собирать из своих старых схем как из элементов новые, то есть из химических веществ – биологические.
Выходит, предприниматели выступают как катализаторы синтеза все более сложных «химических» и «биологических» схем из атомов частных бизнесов. В сфере хозяйственной деятельности предпринимательство играет роль новых субъектных структур, параллельную политической роли гражданского общества.
3.
Постиндустриальный, корпоративный, идеократический субъекты.
Теперь мы можем кое-что сказать относительно субъектов социального действия четвертого, постиндустриального типа. На уровне хозяйственной деятельности это предприниматели, которые выступают генераторами и ядрами новых схем деятельности, которые соединяют между собой независимые прежде бизнесы в интегрированные структуры. На уровне политических интересов это гражданское общество, где индивиды, бывшие до этого атомарными, добровольно и сознательно объединяются в протокорпоративные группы, которые проталкивают их интересы сквозь партийно-выборную ткань общества.
Субъект пятого типа – корпоративный, который мы уже изучали. Мы конкретно имеем здесь в виду современные корпорации, создаваемые предпринимателями, в которых реализуется модель корпоративного принятия решений. Именно на уровне субъекта пятого типа профессиональные знания специалиста по концептуальному проектированию, наконец, обретают клиента. Вы решительно не нужны как менеджеры ни в родоплеменном обществе, ни в средневековом, хотя там присутствует нечто похожее на предпринимательские корпорации. Вы останетесь абсолютно безработными в мире классического бизнеса и демократии, где востребованы оборотистые хозяйственники-эмпирики типа Ли Якокки и Чубайса. Интерес к специалистам по концептуальному проектированию возникает по мере массового появления предпринимателей. Последние, нахватав горсть частных бизнесов и склеив из них какой-нибудь кривобокий холдинг, начинают ожесточенно чесать затылок и думать, как бы это все скомпоновать таким образом, чтобы оно перестало приносить чистые убытки и принесло хотя бы маленькие прибыли. Наконец, по мере создания реальных предпринимательских корпораций вас ожидает бешеный спрос.
Несколько слов по поводу субъекта шестого типа. Как вы догадываетесь, он должен быть зеркальным метаисторическим отражением родоплеменного субъекта. Гражданское общество в этом смысле напоминает демократию, современные корпорации предпринимателей – средневековые цехи (действительно, это некое возрождение старых структур на новой технологической основе: возьмите средневековую корпорацию, вставьте туда современного грамотного человека, установите там корпоративный сервер и вы получите готовое место работы). Аналогично, уже сейчас в виде укладов существуют идеократические субъекты. Что это такое?
Во-первых, в каком-то смысле люди там не граждане демократии и не члены корпорации, а, скорее, члены одной семьи. Иногда они называют друг друга братьями и сестрами. Во-вторых, там нет и не должно быть никакой регламентации, сиречь, все регулируется не по закону, а по благодати. В-третьих, подобно архаическому субъекту первого типа, там неким постмодерновым способом слиты вместе вера, воля и знание. В субъекте второго типа воля отделяется от веры. Если древний родоплеменной колдун непосредственно «хотел», «знал» и «мог» (он просто обращался к демону дождя – и дождь шел), то средневековый человек сам не может сделать так, чтобы дождь пошел, он обращается через жрецов с молитвой к правомочному божеству. То есть вера у него осталась, а воля уже не его. Он говорит: «Да сбудется по воле Господа». И, наконец, в рациональном обществе первоначальный монолит окончательно разделяется на волю, веру и знание. Например, человек может знать, как надо, но не верить, что это возможно. Или может знать и верить, но при этом не обладать волей для реализации возможности.
В искомом субъекте шестого типа ключевую роль опять играет некая социальная энергетика, метаисторический двойник-аналог воли. Воля непосредственно реализуется. Если есть воля, тогда есть вера, а значит, и знание. Имеется некий Махатма, он непосредственно транслирует вам свою волю, веры и знания здесь в явном виде нет: вы просто входите с ним в единый транс, это некая совместная медитация. Опять происходит сборка. Когда-то исходный монолит традиции расщепился: отдельно возникла сила, отдельно – власть, отдельно – деньги. Теперь в современном обществе это все принимает форму триады «собственность – информация – энергия» и происходит их обратный синтез.
Таким образом, очень далекий от нас, непонятный, непостижимый субъект шестого типа уже возникает в современном обществе островками с виду архаических укладов. Эти странные островки выглядят пугающе, раздражающе, почти зловеще. Такими укладами в современном обществе являются, к примеру, так называемые «новые религиозные движения». Кстати, вот яркий пример бессмысленного названия, потому что это никоим образом не новые религии, а неоязычество. Более точное название – «секты». Они включают некоторые современные психопрактики, где центральным элементом является совместная медитация «учитель – ученики». Другим ярким примером могут служить «партии нового типа» (см. раннюю ленинскую РКП(б) и НСДАП в первые годы ее существования).
4. Уклады будущего в настоящем и проблема социального зла.
Теперь постараюсь объяснить, почему это явление само по себе не хорошо и не плохо, а также разобраться в принципе, что здесь может быть хорошего и что – плохого.
Понятно, что если ребенок уходит из дому, а через некоторое время родители находят его в странноватой секте, про которую к тому же ходят грязные слухи, если он начинает воровать из дому деньги и вещи, это никому не нравится. Понятно: когда ребенок, пройдя медитативную практику, оказывается невменяемым и с житейской точки зрения больным, это вызывает боль, ярость и судебные процессы. Это мне не нравится точно так же, как и вам.
Но вот вы видите субъекта, который окончил школу, освоил социальные структуры первого, второго, третьего исторических типов, четвертого и пятого метаисторических укладов. Это человек, который имеет знание и представление о жизни в индустриальную эпоху, он уже состоит в целом ряде структур гражданского общества, он является членом корпорации, он взрослый во всех отношениях. Если такой человек приходит в новое религиозное движение, прекрасно понимая, что такое медитация, как воздействуют на подсознание различные психопрактики, если он имеет представление о том, чем это для него чревато, если он осознает, что получает и чем за это платит – в этом нет ничего плохого. Он абсолютно подготовлен и защищен.
Допустим, человек в ходе медицинских экспериментов сознательно принимает ЛСД как доброволец, знающий, что психоделик открывает трансперсональные слои психики. Если вы прочтете одну из книг Грофа, то узнаете: около 3 тыс. добровольцев прошли через сеансы ЛСД ради научного исследования, одной из практических целей которого было построение хосписа с использованием ЛСД для трансперсональных сеансов с целью облегчения последних дней жизни безнадежно больным людям.
Но если вы затаскивает в секту 12-летнего ребенка, у которого после 2-3 сеансов медитативного транса возникает абсолютная зависимость от этого транса, – нельзя говорить даже о «снятии рационального слоя его сознания», потому что он еще не успел оформиться. У него покуда нет ratio, поэтому, минуя этап развития этого ratio, вы искусственным путем превращаете его в ирокеза. Вы выращиваете ребенка вроде Маугли, абсолютно незащищенного в современном обществе. Вы берете уклад далекого будущего, погружаете его в современность и вталкиваете туда абсолютно неготового человека. Представьте себе, что в метро попал несчастный кроманьонец: да он сразу же попадет под поезд, полетит с эскалатора, просто сойдет с ума. Он окажется в цивилизованной толпе, а толпа независимых индивидов для человека с родовой психикой смертельна. Обладающий навыками, скажем так, непосредственного телепатического общения в этой толпе окажется подвержен сверхшумовому воздействию, утонет в нечистотах множества генерящих мини-рацио.
Если рассматривать граничные эффекты взаимодействия нового корпоративного уклада с базовыми структурами современного общества, мы также неизбежно обнаружим среди них социальное зло. Либо оно связано с тем, что в эти структуры попадают неподготовленные граждане, либо с тем, что корпорации оказываются сверхэффективны и начинают двигаться сквозь современное общество как нож сквозь масло. Скажем, какой-то недалекий современный коротышка получил волшебную палочку (см. “Незнайка в Солнечном городе”) и начинает этой палочкой творить, что ему вздумается.
Но волшебная палочка не заключает зла сама по себе. Зло возникает от неадекватного ее использования.
5.
Корпоративные и идеократические уклады в архаической оболочке.
Поэтому, возвращаясь к вопросу о массовом прорыве идеократических и корпоративных субъектов в современное общество между первой и второй мировыми войнами, можно сказать: с этой же точки зрения следует рассматривать и постоянные попытки публицистов учинить нравственный суд над большевизмом, фашизмом, германским нацизмом или японским милитаризмом. Это была первая манифестация, революционный десант целого ряда структур далекого будущего, которые попали в неподготовленное к ним общество и были использованы для манипулирования непросветленными массами. Эти структуры оказались в руках людей, либо просто невменяемых, не осознающих, с чем они имеют дело, либо богооставленных, лишенных дара причастности к трансцендентным инвариантам. Никому не возбраняется высказывать личное и групповое мнение об этих людях. Однако сами по себе формы деятельности и социальные структуры не бывают ни плохими, ни хорошими. Анекдотично выглядела бы попытка римского Сената осудить грядущий феодализм – хотя приход последнего вылился в целую эпоху массового одичания и социальных катастроф.
Если к дикарям попадают автоматы АКМ, они, естественно, могут пойти охотиться и настрелять дичи для голодающего племени, но могут и свергнуть вождя, перебив множество соплеменников. Естественно, действует тут дикарь, а не автомат. Более интересен вопрос о том, каким образом автомат попадает в общество, в котором ему вроде бы не место?
А вот другая, химическая аналогия. Предположим, у вас имеется один атом, который своими электронными оболочками нащупывает вокруг другие для того, чтобы выстроить целостную структуру, но тех, что надо, рядом нет, зато есть сходные, с той же валентностью. Допустим, нет брома, есть только другие галогены: фтор или хлор. Если заменить бром на хлор, то с точки зрения химии мы не сделаем ничего плохого, это совершенно сходные вещества. Только вот вместо лекарства мы получим яд.
Нечто похожее происходит, когда новые структуры попадают в старый социум, в котором им чего-то не хватает для того, чтобы замкнуть свои связи в целостность. Например, отсутствует тип личности, необходимый в массовом количестве для работы в современных предпринимательских корпорациях. Тогда эти структуры начинают использовать архаические прообразы нужных компонент, и возникают жуткие монстры. Монструозностью такого рода, кстати, веет от всей утопической и части фантастической литературы: воображения авторов не хватает на целостный образ нового мира, и они насильственно впихивают одну-две любимых идеи в тело знакомого, но совершенно к тому непригодного общества.
6. Пример:
структура “рабочего движения”.
Посмотрите с формационно-укладной точки зрения на феномен «рабочего движения». В нем легко усматриваются несколько уровней. Есть простейший и наиболее понятный европейцам партийный уровень. Каждый рабочий прежде всего является для них не каким-то там фантастическим «пролетарием», а нормальным гражданином. Кроме своих цепей и кой-какого имущества он имеет право голоса. А среди прочих партий как рояль в кустах обнаруживается социал-демократическая, которая доблестно отстаивает интересы рабочих, поэтому на выборах они в установленном порядке отдают за нее свои голоса.
Есть второй уровень: так называемые «тред-юнионы». Их прямыми ископаемыми предками являются как раз профессиональные корпорации или цехи. Тред-юнион – гораздо более плотное объединение, чем электорат партии. Он рассматривает своих членов как определенное сословие «синих воротничков». Он уже не ограничивается элементарным голосованием, а устраивает массовые забастовки, которые могут иногда привести к изменениям в государственном строе. Он лоббирует профессиональные интересы рабочих, касающиеся условий их труда и охраны здоровья. Он поддерживает рабочих деньгами во время забастовок, он имеет собственные пансионаты, детские лагеря для отдыха. В принципе можно даже представить себе тред-юнион, который, окрысившись на власть в суровых обстоятельствах, становится ядром военизированных отрядов.
И, наконец, третьему уровню отвечает «ленинская партия нового типа». Что это такое? Во-первых, в ней имеются вожди, чье слово непререкаемо, чей авторитет абсолютен. Для кого? Прежде всего, для тех, кто лишь недавно приехал из сельской местности, выпал из старого уклада, а в новом места себе не нашел. Это союз заговорщиков, которые готовы идти на смерть. Это тайная структура, она построена по архаическим образцам древних орденов или даже каст. Ее единственная цель – вооруженный захват власти, установление диктатуры. Это воины, они идут по тропе войны.
Я не хочу сказать, плохо это или хорошо, просто указываю на то обстоятельство, что рабочее движение почти каждой страны представляет собой конгломерат из трех указанных слоев. Каждый из них, в свою очередь, содержит в себе остатки исторического и зародыши зазеркального, метаисторического укладов.
В этом смысле фашистская партия в Италии, немецкая НСДАП и наша партия нового типа, ведомые вождями с непререкаемым авторитетом – явления, в общем-то, одного порядка. Это весьма архаическая социальная ткань, в которую вживлена субъектная структура далекого будущего, шестого типа. Ближайший их родственник – секта, новое религиозное движение. В этом смысле наш марксизм-большевизм был именно религиозным учением, поэтому он с такой неистовой силой боролся со всеми другими религиями. Каждое нормальное религиозное учение он рассматривал как конкурента. Точно так же существовало нордическое учение о высшей расе, укорененное в каких-то архаических представлениях, в германской мифологии и мистике. Все это – родоплеменной уклад, но в его архаике просматривается явное «мета…». Это первое массовое вторжение в наше настоящее вестников из весьма далекого будущего, которые не могут не выглядеть зловеще.
В современной корпорации помимо лиц, принимающих решения, неизбежно должен быть узкий слой лидеров, который, собственно, является носителем идеологии и определяет корпоративную стратегию. Это наиболее закрытый, малоизученный вопрос, который является предметом специального отдельного курса. Во имя чего возникают современные корпорации? Я буду читать вам другой курс о корпоративном принятии решений не с точки зрения технологии процесса, а с точки зрения его идеологии. Он называется «Идеология корпоративного управления и предпринимательства».
Сама по себе идеология – нормальная вещь, никакого автоматического зла она не несет. Если у человека нет личной идеологии, у него просто отключена воля. Человек знает, что и как нужно делать, свято верит, что это правильно, но сделать ничего не может, он не в силах встать с кровати, оторвать задницу от стула. Идеология дает личную, корпоративную или родовую энергетику. Идеология просто неизбежна как часть социального организма. И у наших славных либеральных реформаторов была своя странная, причудливая, примитивная идеология. Просто нормальный реформатор обязан знать, что такое идеология, зачем она нужна, быть способным отрефлексировать собственную и открыто ее провозгласить. Совсем другое дело, когда вы ее стыдитесь, прикрываете фиговым листком, искренне отрицаете или сознательно замалчиваете ее существование. Если она не осознана, не озвучена и не обсуждается, тогда становятся возможны самые пикантные ситуации и неожиданные извращения.
7. Бердяев:
Новое Средневековье.
Идея корпорации, корпоратизм – как и предвидел Дюркгейм – становятся парадигмой начала третьего тысячелетия. Вся совокупность личностных, социальных, культурных феноменов, связанных с ним, будет играть возрастающую роль в нашей жизни. Еще недавно это было нетривиальной идеей, об этом почти никто не говорил и не писал, а завтра это станет общим местом.
Одним из первых великих пророчеств на эту тему стала работа Бердяева «Новое средневековье»[2]. Эту маленькую брошюрку он издал в начале 20-х годов. Там он сказал впервые: да, наступает новое средневековье. Но это не означает, что отменят радио и телевидение, опять начнут жечь ведьм на кострах, а залитые нечистотами города будет опустошать чума. В этом образе он выразил в явном виде мысль о том, что наступающая новая формация в определенном смысле явится отражением, воспроизводством на более высоком уровне очень важных черт средневековья, которые в новую эпоху были до времени утеряны.
Средневековье – время высочайшего взлета духовной культуры. Это время подлинной веры, расцвета литературы и искусства, время богатой, яркой и насыщенной социальной жизни. Конечно, тогда многие ее формы часто бывали нищими, примитивными и удручающими. Никто не хочет возвращаться к ним, и Бердяев, конечно, имел в виду не это. Никто не стремится вернуться к убожеству – в новом смысле этого слова. Но у него есть и старый.
Очень многие черты человеческого существования, которые казались навсегда утерянными, начинают возвращаться в новом обличии, возобновляться. Можно с уверенностью утверждать: ничто из того, что было приобретено людьми нового и новейшего времени, освоившими формы индивидуальной свободы, демократии, частной собственности, не будет утеряно. К ХХ веку была построена система институтов, опирающихся на фундамент независимой личности, призванной решать самостоятельно, как ей жить, что носить и во что верить. Да, призванной, имеющей право, но, увы, далеко не всегда способной. Весь этот колоссальный опыт останется, все это не будет потеряно, не будет отнято, войдет в новую эпоху как неотъемлемая ее часть. Заканчивается время «свободы от…» Начинается время «свободы для…»
8. Как
важно быть современным.
Предпринимателем в современной корпорации предпринимателей не сможет стать средневековый мастер. Им может стать только человек, уже освоивший до того способность быть юридически абсолютно независимым ни от кого, умеющий пользоваться свободой и демократией. Но этого теперь оказывается совершенно недостаточно. И один из смыслов моего курса состоял в том, чтобы показать: менеджмент, который считался современным, менеджмент, ориентированный на демократию, на экономику, на так называемого «экономического человека», о котором пишет Самуэльсон, безнадежно устарел. Он никуда не исчезнет, как и все прежние исторические формы, он останется в виде особого уклада. Находить дом по адресу, записанному на листочке, и руководствоваться сигналами светофора – полезные навыки, но наивно представлять, что этого достаточно для жизни в современном городе.
В этом смысле все, чему вас учили, учат и будут учить по поводу классического менеджмента, полезно. Но этого катастрофически недостаточно для того, чтобы быть управляющим в современных корпорациях предпринимателей. Элементарные вещи, о которых мы здесь говорили: предпринимательские схемы, представление о концептуальном проектировании, корпоративный Интранет и целый ряд других явлений – входят в минимально необходимый набор для того, чтобы быть современным человеком. Увы, это так.
Поэтому я писал своим коллегам – соучредителям «Комитета по встрече третьего тысячелетия»[3], что 2001 год придет далеко не для всех. Он наступит для ничтожного меньшинства населения. Большинство людей останется жить в прежних тысячелетиях. Люди, которые воображают, что и поныне существует мир независимого бизнеса, которые верят в то, что на либерализме история заканчивается, что корпорации и общины навеки остались в прошлом – в сущности, пенсионеры. Наш с вами долг – любить их, уважать их старость, помогать им перейти улицу где-нибудь в Интернете, не обижать, регулярно выдавать пенсию, осознавать, что эти люди в принципе бесполезны и потому несчастны. Мы уже не сможем им помочь, они будут висеть тяжелым ярмом на шее общества.
Но вас я призываю к усилию войти в 1% тех, для кого настанет третье тысячелетие и новое средневековье, кто примет их груз на плечи. Это потребует воли, веры и знаний.