ОСНОВЫ КОРПОРАТИВНОГО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ

Стенограмма курса лекций С.Б. Чернышева в Высшей школе экономики

 

 

 

Лекция 11. Современные проблемы регламентации

 

 

1. Введение

 

Мы закончили в прошлый раз на понятии “регламентации”. Вспомним, что это такое. Но перед этим напоминаю еще раз: если на экзамене вы не сможете дать определения, это не приведет ни к каким трагическим последствиям. Для меня важнее понимание, почему мы от этого вопроса перешли к другому, а не к третьему. Ведь границы понятий устанавливаются при многократных переходах от одного понятия к другому и обратно, они взаимно определяют друг друга. Определение просто не может быть дано раз и навсегда.

Итак, регламентация — это совокупность норм, правил, стандартов и процедур, ограничивающих и определяющих формы деятельности в обществах с развитым разделением труда. В обществах с неразвитым разделением труда регламентация не нужна: там социальную солидарность обеспечивает так называемое общее сознание: имеется шаман или вождь-жрец, транслирующий волю Неба. К регламентации относятся не только юридические нормы и правила, т.е. свод государственных законов, подзаконных актов (указов и пр.), но и разнообразные внутриотраслевые инструкции, положения, оргструктуры, регламенты предприятий и организаций, промышленные стандарты (ГОСТы, СНиПы) и т.д., и т.п. От всего этого вообще с ума можно сойти!

По Дюркгейму, существуют четыре проблемы регламентации, которые должен решать каждый менеджер: во-первых, регламентация должна быть скоординирована (то есть в ней не должно быть противоречий и дыр); во-вторых, надо сделать так, чтобы эта регламентация не ограничивала исполнителей, а, наоборот, создавала им поле свободы; в-третьих, нужно решить проблему самоорганизации, ведь есть всякие механизмы типа “невидимой руки рынка”, и для того, чтобы не делать все вручную, нужно существенно использовать эти механизмы, (правда, вместе с тем Дюркгейм показал, что сами по себе они недостаточны); и, в-четвертых, Дюркгейм считал, что регламентация не выполнит свою функцию обеспечения солидарности, если она не будет справедлива.  

После того как Дюркгейм призвал заниматься регламентацией, наступила пауза. Общество переваривало эту мысль лет 50. Однако уже с конца 40-х гг. наблюдается бурный рост интереса к этой сфере. На Западе возникает форма деятельности под названием “системы и процедуры” (Systems and Procedures), очень интересная и, я бы сказал, “судьбоносная”, к анализу которой мы вскоре перейдем.

Системы регламентации все чаще становятся предметом серьезных прикладных исследований и разработок. С начала 60-х возникают крупномасштабные человеко-машинные методы и системы работы с регламентирующей документацией. Сейчас уже многие могут видеть частные проявления этой работы. Есть компьютерные программы доступа к законодательству, регламентирующему работу в той или иной сфере экономики. И каждый раз, когда издается новый закон, подзаконный акт, все это немедленно появляется в компьютере. Подобного рода системы возникли и стали бурно развиваться в 60-е гг. Мы к этому сейчас и перейдем.

Я просто констатирую, что Дюркгейм обнаружил предмет и указал на его важность, заявив, что этот предмет имеет ключевое значение как для рассмотрения вопросов развития человека и выбора его пути, так и для решения проблем стабильности современных обществ.

Современные общества почесали репу и на полстолетия забыли о Дюркгейме и его идеях. Потом они спохватились и задергались, и сейчас они дергаются все сильнее. Причем мы, как всегда, спохватились позже всех, поэтому обречены дергаться особенно ожесточенно (о том, в какую сторону – мы поговорим позже).

 

2. Масштабы современных комплексов регламентации

 

Каковы масштабы современных комплексов регламентирующей документации? Я приведу несколько примеров.

Есть такое популярное блюдо “пицца”. В США существует более 500 правил и стандартов, регламентирующих ее качество. Если вы произвели пиццу, но не вписались в один из 500 стандартов, ваша продукция изымается, а лавочка закрывается. Поэтому прежде всего вам необходимо знать эти правила. И это — не происки бюрократизма. Существует множество ведомств и организаций (чаще общественных, чем государственных), которые пекутся о том, чтобы население не отравили. Нас можно, а их нельзя!

Другой пример. В конце 60-х в СССР издавался свод законов о капитальном строительстве. Но это был не полный текст всех законов и актов, а избранные, наиболее важные акты, начиная с постановлений Совмина и ЦК КПСС, и не ниже документов Госстроя, включая наиболее важные извлечения из указов и постановлений Минфина и т.п.  Каковы же масштабы этой регламентации? К концу 70-х гг. было издано 11 томов, по 1000 стр. каждый, набранных мелким шрифтом. Эти 11000 стр. представляли только извлечения из наиболее важных законодательных актов, регламентирующих строительство, причем туда вообще не вошел основной массив регламентации, состоящий из документов многочисленных строительных министерств и подведомственных им главков, трестов и пр.

По данным, которые я получил в свое время от В.В.Загладина, тогдашнего первого заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС, наш пятилетний план, отпечатанный на хорошей финской бумаге, весил 15 т.

Однако существует и гораздо более жуткая цифра, в которую трудно поверить. Она опубликована Мильнером в одной из книг, изданных Институтом США и Канады. Американцы, которым мы бросили вызов, запустив человека в космос, решили взять реванш и первыми высадиться на Луне. С этой целью ими был разработан и затем успешно реализован проект “Аполлон”. В 1969 г. космический корабль, на борту которого находились американские космонавты Нейл Армстронг, Эдвин Олдрин и Майкл Коллинз, достиг Луны, и двое землян ступили на ее поверхность. В рамках этого проекта была разработана и использована чудовищная масса регламентирующей документации: директивные документы разных уровней, стандарты, технологическая документация, множество контрактов между фирмами и НАСА, фирм между собой и т.п.. Общий вес регламентации, использованной в ходе реализации программы “Аполлон”, — 300.000 т. Для ее перевозки потребовалось бы 5000 железнодорожных вагонов.

Конечно, целевая программа “Аполлон” — одна из самых больших, но не единственная. У США была, скажем, громадная программа по разработке баллистических ракет “Поларис”, запускаемых с атомных подводных лодок, целый ряд экономических федеральных и региональных программ… Вот масштаб плановости современного рыночного общества. Документация всего лишь на одну целевую программу весит в 20.000 раз больше советского пятилетнего плана! Вот что такое современная регламентация.

И не думайте, что там все сошли с ума, что все это — проявление бюрократизма. Я прекрасно знаю, что такое эксплуатационная регламентация на одну ракету, ибо по военной специальности был командиром отделения по запуску янгелевской ракеты СС-4 средней дальности. Там были гектары разнообразных чертежей и схем – при этом туда еще не входила документация, касавшаяся экономики, организации и технологии ее производства. Только эксплуатационная документация, описывающая, как ее обслуживать, представляла собой громадные фолианты, где очень занудно описывалось, кто какой маховичок крутит, кто куда какое напряжение подает. И плата за отклонение от любой процедуры может быть огромной.

 К примеру, среди тысяч процедур в ходе запуска ракеты есть операция отсоединения стяжек ветрового крепления. Ракета стоит на открытом старте на пусковом столе – это чугунная чушка, к которой она за четыре крюка привинчена стяжками, чтобы ветер не повалил ее набок. Их надо было отстегивать перед самым стартом. И однажды номер расчета забыл, зазевался: у него было плохо с регламентом, и он не отстегнул стяжки ветрового крепления. Ракета включилась, ее тяга как раз уравновесила общий вес пускового чугунного стола и бетонных плит, к которым он был прикручен. Она все это выворотила, приподняла, завалилась на бок и стала елозить по пусковому комплексу. Естественно, стоявшие там автозаправщики, емкости с пусковым горючим и т.п. дружно взрывались, а за ними – и сама ракета с тоннами сверхтоксичного топлива. И хотя заряд, слава Богу, был учебный, суммарный эффект получился как от ядерного удара противника по стартовой позиции. Такова цена невыполнения одной процедуры.

Вообще это нормальный объем документации в современном мире — “такова спортивная жизнь”. Вот каков масштаб регламентации, за которой кроется система социальной солидарности современного общества. Чтобы современное общество было, по Дюркгейму, солидарно (т.е. работало скоординированно), чтобы вы имели свободу и на нее никто не “наезжал”, чтобы эта социальная ткань отношений работала, чтобы была устойчивая экономика, эффективная организация и современная технология, необходимы сотни тысяч тонн регламентирующей документации, и с ней надо уметь работать. Еще раз оговорюсь во избежание недоразумений: я абсолютно не ставлю под сомнение, что в современном обществе рыночные механизмы необходимы; вопрос просто в том, что в нем нужно еще кое-что сверх того. То есть да, конечно, автомобилю нужен карбюратор, но было бы неплохо, чтобы там также был и руль. Сейчас мы для себя это обстоятельство запоздало открываем, но на самом деле Дюркгейм открыл его еще 100 лет назад.

С учетом сказанного, сегодня мы постараемся понять, что означает решение четырех проблем регламентации, сформулированных Дюркгеймом, применительно к современным масштабам и качествам этой регламентации.

 

3. Проблема скоординированности и внесения изменений в регламентацию

 

Обеспечение социальной солидарности в современных обществах связано с целым рядом проблем, среди которых хранение и транспортировка этой бумаги — отнюдь не главная, хотя 5000 товарных вагонов тоже немалая головная боль (скажем, надо, чтобы они не протекали, иначе документация отсыреет).

Во-первых, регламентация содержит многочисленные несогласованности, нестыковки, внутренние противоречия. С этим постоянно приходится сталкиваться. Во-вторых, в ней полно лакун (или попросту дыр), которые есть в любом законодательстве и которыми пользуются самые разные люди — от очень передовых предпринимателей, строящих уже знакомые нам “схемы”, до очень плохих бандитов, делающих там свой маленький бизнес. В третьих, что самое главное, центральной проблемой является проблема внесения изменений. К ней мы и перейдем. Я вам приведу конкретные примеры.

В 1972 г. “Комсомольская правда” из номера в номер печатала репортаж о том, как изготовленный в Ленинграде новый химический реактор везут на завод в Лисичанск (ныне это заграница — Украина). Реактор был такой здоровенный, что не проходил под мостами и их приходилось ломать. Его везли по каналам,  углубляя их русло, потому что баржа скребла по дну. Приходилось снимать, а потом вновь вешать провода высоковольтных линий, ибо он цеплялся и за них. В общем, путь был долгим (это была еще и сложная инженерная задача), его протащили через 2000 км и наконец привезли. На этом репортажи закончились. Но поскольку советские люди, эти вот пресловутые “совки”, имели немало странностей — они, к примеру, постоянно совали нос в то, что их шкуры непосредственно не касается, — то какой-то чудак, то ли пенсионер, то ли, наоборот, комсомолец, спустя два года написал в “Комсомольскую правду” письмо с просьбой послать корреспондента, чтобы тот вдохновенно описал, как этот реактор работает на благо отечества.

Корреспондент стал звонить по заводам, но найти его не мог — все заводы отвечали, что они знать не знают такого реактора. Тогда, злобнея от подобного безобразия, корреспондент предпринял детективное расследование и разыскал путь следования реактора: с помощью аэрофотосъемки он обнаружил на земле последствия перемещения реактора (кое-где валялись порушенные опоры линий электропередач, еще не все дороги были отремонтированы). Т.е. он нашел ту борозду, которая, как след от хвоста Змея Горыныча, вела к воротам завода. Он без труда перелез через забор этого завода и обнаружил там громадную кучу дерьма, под коей и покоился реактор.

После этого, естественно, должна была наступить пора разоблачений и оргвыводов: найти вредителей, злодеев-троцкистов, врагов народа! Но оказалось, что никто не виноват.

Дело в том, что жизнь не стоит на месте, она развивается, издаются постановления ЦК КПСС и Совмина, на основании которых меняются подходы, акценты и вносятся корректировки в пятилетний план. Он меняется постоянно. В частности, за то время, пока реактор везли, ЦК КПСС и Совмин разродились новым постановлением, по которому они совершенно правильно перенесли акцент со строительства новых цехов на реконструкцию старых. Но внести изменения в план при существующей технологии работы с регламентирующей документацией — означает сделать план заново! Эти самые 15 тонн по нашей технологии Госпланом делались 1,5—2 года, и чтобы все поменять, нужно опять не менее полугода, что невозможно. Поэтому изменения вносятся лишь в некоторые части плана, прилегающие к той точке, куда пришелся эпицентр планотрясения, и не вносятся во все остальное.

В данном случае изменения были внесены в ту часть, которая касалась финансирования: заводам срезали финансирование на строительство новых цехов и дали финансирование на реконструкцию старых. Но в части завоза оборудования изменения внесены не были. Поэтому им по-прежнему везли не только этот реактор, но и импортное оборудование для новых цехов, которые к этому моменту уже должны были быть построены. Однако без финансирования они не строились, а реконструкция старых, во-первых, была недофинансирована, а во-вторых, требовала пяти лет. А реактор уже пришел! Тут его и свалили на дальнем дворе, и он был никому не нужен.

Это не являлось следствием чьей-то злокозненности или неповоротливости плановой системы СССР как таковой. Это было следствием и проявлением ее свойств. Например, бюрократизм (с которым часто пытались бороться советские руководители) является не недостатком аппарата, а его свойством. С точки зрения прапорщика, наличие головы у пехотинца – это недостаток: он все время высовывает голову из окопа, а в неё могут выстрелить. Лучше бы он высовывал глаза-рожки, как улитка. Но наличие головы у человека точно так же не есть его недостаток – это его свойство.

Такова цена проблемы внесения изменений в регламентирующую документацию. Жизнь без нее невозможна, как показал западный опыт. Более того, она там нужна была гораздо больше, чем у нас. Но если мы не вносим изменений в регламентирующую документацию, она немедленно превращается из спасения в обузу, в полном соответствии со взглядами Дюркгейма.

Таким образом, центральная проблема в современных комплексах регламентирующей документации — это внесение изменений. Поэтому, как мы выясним дальше, для разработки и реализации программы “Аполлон” эти проклятые империалисты не отказались от регламентации, а, наоборот, изобрели специальную человеко-машинную систему, которая называлась “Управление конфигурацией”.

 

4. Регламентация и cвобода. Регламентация как ноу-хау, как фиксация социального опыта и как граница свободы

 

Теперь обратимся к утверждению классика, что свобода сама есть продукт регламентации. С виду это типичный диалектический парадокс. Слово “регламентация” даже звучит тоталитарно. Впрочем, на уровне общих рассуждений этот парадоксальный тезис представляется понятным, что вам объяснит любой философ. Но хотелось бы разобраться в конкретных условиях и механизмах, благодаря которым регламентация, связанная с разделением труда, порождает свободу.

Скажем, вы выполняете некую социальную функцию. Вы окружены частоколом ограничений, предписаний, законов, ГОСТов. Вы, естественно, не свободны ни субъективно, ни объективно. Так, вам хотелось бы гнать по городу со скоростью 180 км/час, а эти зловредные гаишники запрещают и для контроля используют радары. Где ж тут свобода? Но вот Дюркгейм пишет:

“Воздействие регламентации по существу положительно, если оно вынуждает индивидов следовать известной процедуре для достижения своей цели”.

Если я не знаю, как достичь своей цели, а совокупность регламентирующих документов содержит в себе процедуру, то есть конструктивное описание того, как мне это сделать, тогда это увеличивает пространство моей свободы. Если у меня есть масса радиодеталей и регламентирующая документация в виде инструкции, как собрать приемник, я получаю дополнительную степень свободы, ибо это — ноу-хау.

Другое дело, что обычно эта регламентация содержит know how неявно, его оттуда приходится специально извлекать. Но если из нее извлекается конструктивное описание метода, то есть того, как мне сделать то, чего я не умею, тогда я получаю дополнительную степень свободы. Скажем, есть функция, которую я поначалу не в состоянии выполнить. Однако регламентирующая документация содержит в своей совокупности метод, которым я не владею. Прочитав ее, я овладеваю методом решения этой функции и тем самым как бы обретаю крылья.

Возможен несколько иной взгляд на соотношение регламентации и свободы. Регламентация в современном обществе играет роль спинного мозга, в котором накапливаются  “социальные рефлексы” – стереотипы действия в типовых ситуациях, разгружающие головной мозг от рутины. Свобода возрастает за счет того, что решение стоящих перед исполнителем проблем (например, необходимость выполнения социальной функции в условиях сложной системы ограничений) переводится в разряд рутинной процедуры.

Так, когда возникает пожар, я начинаю думать: “Господи! Что мне делать? Где-то я видел огнетушитель. Боже мой! Куда звонить? 01? Но ведь у меня внутренний телефон”! И каждый раз одно и то же — при возникновении пожара я начинаю бегать, метаться, биться лбом о стену и прыгать из окна. Но, к счастью, наконец у нас появился замечательный пожарник с задатками менеджера, и теперь у каждого под стеклом лежит инструкция, где написано, что огнетушитель находится там-то, а в случае пожарной тревоги нужно нажать кнопку под столом и сработает система пожаротушения. Иными словами, это означает, что данная процедура для меня перешла в разряд рутинных. Когда возникает следующий пожар, я вообще не думаю — нажав на кнопку под моим столом, я продолжаю играть в компьютерную игру, а пожар тушат специалисты.

Всякая проблема, которая однажды решена, и ее решение зафиксировано в регламентации, тем самым переведена для меня в разряд рутинных, что обеспечивает мне поле свободы. И когда в следующий раз эта проблема вновь возникает, для меня это уже не проблема. Она уже была и ушла за счет регламентации в социальную память, и у меня срабатывает условный рефлекс. Т.е. какая-то часть общества рефлекторно отдергивает щупальце от горячего предмета, а меня все это не касается. Я либо продолжаю заниматься самосовершенствованием, либо решаю те проблемы, которые еще не регламентированы, либо “сачкую”.

Наконец, классический взгляд на соотношение регламентации и свободы описан в любых либеральных учебниках. Когда и если регламентация правильно устанавливает границы ваших полномочий и ответственности, тогда вы наконец получаете, к примеру, свободу от конфликтов с вашими сослуживцами, потому что ясно, за что вы отвечаете, а за что они, где ваша прибыль, а где их. При традиционном внутриаппаратном разделении труда известно только, что инструктор Иванов отвечает за идейно-массовую работу, инструктор Петров за организационно-политическую, инструктор Сидоров за предприятия среднего машиностроения… При такой путанице совершенно непонятно было, кто что делает, потому что каждый по-своему понимал различия между идейно-массовой работой и организационно-политической. Поэтому каждый наживался как мог или боролся как мог с происками империализма. Регламентация, которая четко разводит ваши полномочия, права и обязанности, дает вам ту самую свободу в либеральном смысле слова: ваша свобода не должна быть за счет чужой, а чужая за счет вашей.

 

5. Регламентация как социальное самосознание и самоопределение. Процедура и алгоритм

 

Однако с регламентацией может быть связано еще одно важное приращение, точнее – целое новое измерение социальной свободы.

Если вся ваша форма деятельности в целом правильно и комплексно регламентирована и на основе этой регламентации описана в виде системы рутинных процедур, вы получаете собственный портрет в процессе деятельности и смотрите на себя со стороны. Вы увидели себя в зеркале решающим некоторую проблему, причем не впервые, а накатанным методом, профессионально, уверенно. Ваша форма деятельности предстала перед вами на картинке. Актом саморегламентации вы превратили собственную деятельность в предмет. (Философ мог бы здесь сказать умные слова о “предметно-практической рефлексии”.)

Т.е. вы не просто поняли про себя, что вы такой-то и такой-то (что вы, скажем, все время падаете в ямы, потому что не смотрите под ноги, а теперь это поняли, стали смотреть под ноги и перестали падать), а увидели себя со стороны, тем самым получив новую степень свободы — метасвободу. Вы себя-прежнего превратили в предмет работы для себя-нынешнего, вы смотрите на себя со стороны — вы описаны, как на картинке (аналогично тому, что Тэйлор делал с рабочими[1]). В терминах платоновского “Государства”[2], вы впервые из ремесленника становитесь стражем по отношению к самому себе. От самозабвенного валяния сукна вы переходите к анализу своей деятельности по валянию этого самого сукна, к ее совершенствованию, изменению, корректировкам.

Именно поэтому современная конструктивная форма регламентации позволяет вам выйти на метауровень форм разделения труда, социальных форм деятельности. Вы на маленьком участке прорвались в ту самую метаисторию, за пределы мира Фукуямы[3]. Вы вышли из старого мира, выскочили в новый и как бы стали сверхчеловеком, “люденом”. С этим связано новое качество социальной солидарности в современных обществах, солидарности, закодированной в регламентации.

Вопрос: В вашем примере с пожаром, на мой взгляд, кнопка для тушения пожара — это техническая инновация. Тогда регламентация — следствие инновации. Так ли это?

Ответ: Не совсем так. В моем примере кнопка — предельный случай регламентации. Когда функция детально описана, она распадается внутри на ряд маленьких блоков, понятных исполнителю (скажем, на 10 операций, каждая из которых не вызывает у него вопросов). Но если каждую из этих операций разбить еще на 10, рано или поздно мы дойдем до такой степени детализации, которая будет понятна не только человеку, но и автомату. И при определенной глубине регламентации каждой функции она становится алгоритмизируемой и автоматизируемой. Пределом регламентации каждой конкретной функции является то, что человек вообще уходит из ее выполнения.

Я же по большей части говорил здесь об эмпирическом уровне регламентации, когда человек-функционер еще нужен, но ему достаточно обладать здравым смыслом и способностью читать простые инструкции. Там не должно быть слов типа “предметно-практическая рефлексия”, “амбивалентность”, там должно быть написано: “пойти направо”, “позвонить по такому-то телефону”, “произнести такой-то текст”, т.е. то, что позволит человеку с незаконченным высшим или средним образованием выполнить указанные функции. А пример с кнопкой демонстрирует некий предельный случай, когда функция уже частично автоматизирована.

Регламентация — это шаг к тому, что Маркс называл “вытеснением человека, вытеснением живого труда из сферы производства”. Развитая регламентация вообще ведет к уходу человека из данной сферы. Если функция во всех деталях регламентирована, она тем самым механизируема и автоматизируема. В современном производстве все большее распространение получают гибкие производственные системы (flexible systems). В Японии уже почти 20 лет функционируют заводы по производству промышленных роботов, где вообще нет людей. А роботы, которые работают на этих заводах, принадлежат к классу автоматов, способных производить самих себя. Пока это дорогое удовольствие. Тем не менее, уже есть целые сферы машиностроения, где регламентация зашла столь глубоко, что там уже не только рабочие не нужны, но и мастера участков, технологи, начальники цехов.

 

6. Регламентация и самоорганизация. Управление ограничениями и управление структурой

 

Есть два способа в черте города устроить ландшафтный заповедник. Первый способ заключается в том, что вы просто берете некоторую территорию, к примеру свалку или поля аэрации, огораживаете ее забором, ставите на вышках пулеметы и никого туда не пускаете. Через некоторое время эта территория зарастает бурьяном, потом там селятся дикие собаки, потом с ветром и птичьим пометом туда заносятся семена деревьев, там вырастает жутковатая чахлая растительность, а через некоторое время появится лес. Проблема в том, что, возможно, лес так и не появится, если там в земле лежали бетонные плиты, что бурьян не будет радовать глаз, а дикие собаки не будут позволять там селиться другим животным. Но в принципе этот способ может привести к расцвету дикой природы – лет, скажем, через двести. Есть и другой способ, более хлопотный: изучить современную экологию, снять верхний слой зараженной почвы и заменить другим, изолировать те подземные источники воды, которые выносят на поверхность нехорошие вещества, а остальные, если найдутся, расчистить; затем пригласить лесоводов и садовников, определить, какие тут смогут сосуществовать популяции животных и птиц и т. д.

Аналогично есть два подхода к управлению: управление ограничениями и управление структурой. Управление ограничениями состоит в том, что я огораживаю нечто забором и требую от всех, кто находится внутри, чтобы они мне выдали то-то и то-то. Например, чтобы они ежегодно платили мне дань. Как они это будут делать, мне совершенно неинтересно. Я просто буду объезжать их с полюдьем и собирать дань. Вариант второй: дань собрать не удается, территория захирела, тогда я начинаю внедрять отгонно-пастбищное скотоводство, прогрессивное земледелие и вести себя, как династия Птолемеев. То есть я влезаю внутрь ограды и начинаю там насаждать нечто, а цель у меня все та же: я хочу собирать большую дань.

Что имеется в виду? Не всегда не все задачи решаются путем предоставления свободы всем субъектам, которые находятся в некоем огороженном месте, делать все, что они захотят, в надежде на то, что они впишутся в ваши ограничения. Если вы возьмете любую банку, нальете в нее любое молоко, то не всегда из этого получиться съедобная простокваша. Если банка была грязной или молоко зараженным, то может получится ядовитое вещество. Если молоко было кипяченым, кефир не получится. И наконец, у вас никогда таким способом не образуется йогурт.

Вот что имел в виду Дюркгейм, говоря, что необходимо правильное сосуществование регламентации с самоорганизацией. Понятно, что, если правильная культура микроорганизмов посеяна, вам не придется бегать за каждой бактерией и говорить ей: “Родная, размножайся”. Бактерии разберутся без вас – но сначала вы должны создать им минимально необходимые условия. Для того чтобы использовать механизмы самоорганизации, вы должны сначала соблюсти ряд жестких ограничений. Для того чтобы, огородив некоторую территорию и разрешив делать все, что угодно, вскоре обнаружить там свободный рынок, вам нужно сперва убедиться, что на этой территории в достаточном количестве имеются субъекты, которые умеют жить по правилам современного рынка и хотят этого, и в то же время там нет субъектов, не желающих жить по законам этого рынка и готовых мешать всем остальным жить по этим законам.

Вы отпираете клетку, ожидая,  что оттуда взмоет к небесам белоснежная рыночная стая, а вместо этого видите, что сквозь едва приоткрытую щель оттуда рванули на поживу хмурые сычи, морщинистые птеродактили и вонючие стервятники. Но что делать, если именно они сидели в клетке, ведь вы же не озаботились посмотреть, кто там ожидает пришествия свобод. Так не ждите голубков: вылетят те, кто там сидел. Если у вас не было субъектов, которые владеют современными технологиями рынка, так они сами по себе и не появятся. Если вы разрешили людям делать все, что угодно, то они будут делать то, что умеют, а не то, чего вы от них хотели.

В этом отличие управления ограничениями от управления структурой: если вы хотите управлять объектом с помощью наложения внешних ограничений, то нужно сначала проверить наличие внутри него субъектов, владеющих необходимыми формами деятельности. Если у вас имеются такие субъекты, структуры и механизмы, тогда предоставьте им свободу и уйдите оттуда - чисто либеральный подход, никакой регламентации. Если у вас нет их, тогда залезайте внутрь и регламентируйте их, то есть конструируйте процессы, объясняйте наличным субъектам, как делать то, чего они не умеют, описывайте, запрещайте им то, что они хотят, но этого делать нельзя… Другого выхода нет. Как только в этих рамках вырастет генерация людей, владеющая нужными формами деятельности, регламентация для них уйдет в спинной мозг. Не нужна регламентация тому, для кого это рутинная процедура. Ее нет, она их не ограничивает. Меня никак не ограничивает правило в метро: на эскалаторе стоять справа, идти слева. Я это и так знаю. Правило ничуть не мешает мне, мне мешают люди, которые его не соблюдают, как и вам, наверное, тоже.

 

7. Регламентация и справедливость. Справедливость как равенство условий социального воспроизводства

 

Теперь вернемся к вопросу о том, как соотносятся регламентация и справедливость.

Дюркгейм несколько раз по ходу дела доопределяет понятие “справедливость”. Сначала он говорит, что справедливо, чтобы моя функция соответствовала моим возможностям и до некоторой степени желаниям. Т.е. если я вырос над собой и могу больше, я должен находить возможности перейти к выполнению новой функции, позволяющей мне полнее реализовать себя. Дальше он пишет, что нужно построить некую лестницу, что регламентация, разделение труда в обществе тогда справедливо, когда есть последовательность ступенек все более сложных функций. Если человек развился и на этой ступеньке оказался компетентен, он должен оглядеться и увидеть еще ряд ступенек, которые достаточно высоки, чтобы ему шагнуть вверх, и достаточно невысоки, чтобы, шагая, он не разорвал штаны.

Система разделения труда превращается в лестницу, выстроенную не столько для того, чтобы труд осуществлялся и производил конкретный продукт или товар, сколько для того, чтобы люди в процессе своего развития постоянно находили новые интересные места, бросающие вызов их личным качествам, профессиональным возможностям, чтобы эта сеть узлов содержала все больше и больше свободных валентностей для вас.

Выясняется, что справедливое общество у Дюркгейма создано вовсе не для производства вещей, а для других целей. Он полагает, что система разделения труда справедлива тогда, когда работает для возгонки вас по ступеням личностного совершенствования. Иными словами, система разделения труда должна быть способна в каждый отдельный момент предоставить всем членам общества последовательность социальных ступенек-функций для восхождения в процессе самосовершенствования.

Ясно, что подобные требования к регламентации лежат совершенно в другой плоскости по отношению к требованиям, которые диктуются интересами материального производства. Тут уже дело не в том, чтобы произвести реактор, привезти его на завод и заставить работать, а в том, чтобы люди, делающие реактор, чему-то научились. Мы решаем проблемы этих людей (что с ними делать?)

Требование справедливости (по Дюркгейму) влечет нас совсем в иную сторону, чем требование скоординированности. Вы должны, оказывается, бросить производство и заниматься вопросом, как сделать так, чтобы люди в системе разделения труда не плакали, не говорили, что их свобода ограничена, что у них нет резервов для профессионального роста, что они могли бы сделать гораздо больше, но у них нет такой возможности. Дюркгейм требует от общества не только обеспечения спектра занятий. Он требует, чтобы по мере нашего профессионального роста общество как бы обгоняло нас, забегало вперед и услужливо предоставляло нам такие места работы, которые постоянно создавали бы пространство для нашего дальнейшего роста. Не случайно Дюркгейм здесь изменяет своему отстраненному академическому стилю и с пафосом провозглашает, что справедливое разделение труда “…представляет собой не состояние анархии... но искусную организацию, где каждая социальная ценность, не будучи ни преувеличена, ни уменьшена ничем посторонним, оценивалась бы по настоящему своему значению. Правда, эта совершенная самопроизвольность, – ностальгически замечает он, – не встречается нигде как осуществившийся факт. Нет общества, где она была бы без примесей...”

В какой мере это утопия и в какой мере это реализуемо? Каковы основные черты разделения труда по Дюркгейму, которые отвечали бы этому идеалу? Понятно, что с идеалом несовместима работа на конвейере. Если моя функция регламентирована и я научился это делать, то в тот самый момент, когда я научился, меня заменяет робот Вася или какой-нибудь гастарбайтер, который еще не научился (у него дрожат руки, он еще только учится гайки заворачивать), а я перехожу на более содержательную работу.

Второе, самое главное (я опущу целый ряд черт и задержусь на самом главном) — что означает, по Дюркгейму, справедливое распределение социальных условий? Означает ли это то же самое, что и “равенство стартовых условий” в западной идеологии либерализма? Означает ли это, что, скажем, входя в бизнес, вы имеете равные со всеми юридические права и в этом вся справедливость?

Скажите, справедливо ли, если на ринг выходят два боксера в одинаковых перчатках, дерутся по одинаковым правилам, но один из них дистрофик, да еще и болел в детстве полиомиелитом, а другой – Сильвестр Сталлоне? Это несправедливо, потому что у них были неравные условия на пути к этому рингу. Было бы справедливо, если бы эти люди с детства получили равную возможность учиться и лечиться, получать полноценное питание, найти адекватного тренера, выбрать подходящий им вид спорта и т.д. А этот предстоящий бой никому не интересен, ибо несправедлив — его исход заранее ясен. Если множество социальных условий по пути к рингу не выполнено, никакого боя не получится. Причем пострадает не только рахитичный боксер, но и устроители, так как никто не будет платить за этот матч по обычным расценкам.

Представьте себе, что Сократ хочет реализовать свой идеал свободного и равного обсуждения вопросов о том, что есть истина и благо и в чем смысл жизни. Он хочет вольно и свободно обсуждать этот вопрос, а его собеседник — дебил. Естественно, у Сократа ничего не выйдет. Но если даже его собеседник не дебил, а просто глухой и Сократ орет ему в ухо, то и в этом случае диалога не получится. А когда Сократ доорался, тут выясняется, что его собеседник не владеет греческим языком — и опять диалог невозможен. Итак, их диалог может состояться, если общество создаст условия, в которых человек: а) не смог бы стать дебилом; б) мог бы вылечиться от глухоты; в) был бы обучен греческому языку.

Так что же означает, по Дюркгейму, равенство социальных возможностей? Ведь дети не равны уже на внутриутробной стадии развития. Некоторые рождаются в семьях алкоголиков. Некоторые появляются на свет в городе Дзержинске, где ПДК фенола превышена в сотни тысяч раз. И если уже здесь не обеспечить справедливого распределения условий роста и развития, возможно, никакие соревнования с их участием вообще не состоятся.

Бессмысленно говорить о справедливости в стартовой точке борьбы – самой борьбы не будет! И пострадают от этого все, в том числе и те, кому обломилось получить хороший бифштекс, блатной роддом и т.д., потому что им не с кем сражаться, не с кем конкурировать. Это будет в лучшем случае “молодец среди овец”.

Дюркгейм, напоминаю, не говорит, что люди равны от рождения. Он говорит, наоборот, что люди от природы не равны, и как социолог не призывает (пока) бороться с природным неравенством. Он говорит: справедливость регламентации состоит в том, что социальное неравенство должно точно соответствовать природному. Но дополнительные социальные несправедливости не должны порождаться искусственно самим обществом сверх этого природного неравенства.

Наше же общество делает уродами (если суммировать все формы социально-обусловленного уродства) 99 человек из 100, а потом долго мучается, как бы отрегламентировать их жизнь так, чтобы эти уроды были социально солидарны, переходили улицу на зеленый свет, получали зарплату, не буянили, хоть на ком-то женились...

 

8. Природное, экзистенциальное и социальное неравенство. Превращение разделения труда в предмет деятельности

 

Я бы рискнул несколько уточнить здесь Дюркгейма. Наряду с природным и социальным, есть еще и экзистенциальное неравенство, которое пока Дюркгейм также не дерзает устранять.

Природное неравенство — это генетическое разнообразие, когда вы можете получить или не получить те или иные задатки той или иной формы деятельности. Вы можете быть от рождения необычайно талантливым композитором, и при этом бездарным художником, или способным к языкам, но не способным к игре на бильярде. Положим, это предопределено генетически. (Только это надо еще тщательно проверить, а то валят на генетику все, что попало). Главное, чтобы человек мог развить в себе то, к чему он природой предрасположен (если он рожден, например, композитором — важно, чтобы ему в детстве не сломали пальцы).

Но есть и экзистенциальный тип неравенства, так называемый экзистенциальный опыт. У каждого своя судьба. “Нас всех подстерегает случай”. Вам могут выпасть с переменным успехом те или иные формы переживаний, Откровений. Скажем, одному из вас явился Никола Угодник, а другому — нет. К сожалению, это вопрос не к обществу, а к Николе Угоднику — он является когда и кому захочет. Одного озарило Откровение, другого — нет. У кого-то в детстве погибли родители. Кому-то постоянно везет в любви. Вопрос о том, насколько это справедливо, относится скорее к сфере богословия, чем общественных наук. Но если это и несправедливость, то она не имеет социального характера, и мы ее покуда оставляем в стороне.

Итак, мы смирились с тем, что у нас разные гены, разный экзистенциальный опыт (судьба, опыт переживаний). Но Дюркгейм призывает не смиряться с неравенством социальных условий реализации генетического и экзистенциального потенциала, который заложен в нас природой, Богом.

Все это в совокупности означает, что в обществе, по Дюркгейму, должен быть осуществлен переход от производства и воспроизводства вещей к воспроизводству и производству человеческих способностей (в частности, способностей производить эти вещи). Дюркгейм пишет об обществе, которое производит людей, а не вещи. А эти люди уже в свою очередь способны производить вещи, но в разной степени и разные.

Дюркгейм считает, что общество должно позаботиться о том, чтобы производить людей со способностями так, чтобы эти способности в объеме, данном генетически и экзистенциально, дополнительно не портились. Последовательное развитие идеи социальной справедливости, по Дюркгейму, до логического конца означает последовательный переход к производству и воспроизводству людей, обладающих определенным набором способностей.

Иными словами, должен быть осуществлен переход — превращение всей системы разделения труда в предмет деятельности. Дюркгейм говорит, что есть разделение труда, доставшееся нам первоначально как данность, независимо от нашей воли. Проведение до конца принципа справедливости применительно к регламентации приведет к тому, что мы превращаем это самое разделение труда в предмет.

Или, возвращаясь к терминам из первых лекций, мы должны взять разные формы деятельности, формы производства (технологические, организационные, экономические) и в определенном порядке превратить их в предмет и перепроектировать, так, чтобы лица, вовлеченные в технологию, в организацию, в экономику, сами производились такими, чтобы имели все возможные способности к этим формам деятельности. Вот к чему призывает Дюркгейм! Можно сказать, что он призывает к выстраиванию экономики, организации, технологии производства производящего человека.

В терминах Гегеля или младогегельянцев это означало бы “производить человеческую сущность”. Сущность человека — это не все на свете. Есть бытие человека, есть понятие человека и, в частности, есть человеческая сущность (т.е. сущность — лишь один из аспектов человека). В советской школе мы молитвенно повторяли тезис Маркса: “Сущность человека есть совокупность всех его общественных отношений”. Надо сказать, что сама эта формула не изобретена Марксом, а заимствована им через Фейербаха у Гегеля.

Но что такое “совокупность всех общественных отношений”? Общественные отношения — это, в частности, отношения технологические, организационные и экономические. Моя сущность — совокупность всех этих отношений. Иными словами, мое разделение труда и есть моя сущность.

Например, если я лошадь в чигире (лошадь, которая ходит по кругу, вращая ось, к которой может быть приделан насос, качающий воду) — это мои технологические отношения. Если под моим началом некоторое число подчиненных и я отвечаю за производство в цехе — это мои организационные отношения. Если я брокер, дилер или юрист, обслуживающий ряд фирм — это мои экономические отношения. Если я самозабвенно “шепчусь по углам” об Истине и Благе с несколькими учениками (как Сократ) — это мои гуманистические отношения. Все это — элементы и подсистемы моего разделения труда.

Разделение труда должно стать предметом деятельности… А чем оно было раньше? А раньше, напоминаю, оно было тем, что я назвал “игрой”. Ну, если быть более точным, тут должно быть не прямое отождествление этих понятий. Скажем так, оно было связано напрямую с социальными играми. Разделение труда реализовывалось в наборе игр. Я играл в игры под названиями “война”, “политика” и “рынок”. В результате этих игр я получал в каждый момент то или иное разделение труда, которое в целом от меня не зависело и менялось не зависящим от меня образом.

К примеру, моя роль в разделении труда в одну эпоху определялась указом Хаммурапи, а в другую — “конъюнктурой рынка”. Разделение труда между сотрудниками организации было для них чем-то текучим, неуловимым, зависящим от капризов начальства и ударов судьбы, оно не было фиксировано регламентирующей документацией. Она появилась повсеместно лишь во второй половине двадцатого века. То есть переход в метаисторию из фукуямовской истории выражается, в частности, тем прозаическим обстоятельством, что из организаций, где не было регламента, процедур, вы попадаете в организацию, где они возникли, в мир, где ваше разделение труда шаг за шагом, все более и более дано вам в виде совокупности регламентации, а эта регламентация – вполне земная вещь, на которую вы все более и более способны влиять. Вот масштаб перехода.

А границу четко можно указать: в США вся эта кухня появилась в 30-е гг., после великого экономического кризиса, а на Европу стала стремительно распространяться в конце 40-х годов, после войны. Вот один из простых критериев, по которому вы можете узнать, доисторическое это общество или постисторическое. Вы просто приходите в организацию и говорите: “Ребята, быстренько покажите мне ваш регламент”. — “А что это такое?” – с изумлением спрашивает начальник. Тогда вы в свою очередь отвечаете: “Ну, понятно, парень. Ты все еще не слез с дерева”.

В рамках Истории, как нас учили, разделение труда независимо от наших желаний определяли некие “объективные исторические законы”, жестокие обезличенные социальные игры. В метаистории начинают действовать совершенно иные механизмы. Более подробно данная проблематика (она выходит за рамки нашего курса) обсуждается в книге “Смысл”.

 


[1] Лекция 3. Формы деятельности и их классификации// Тэйлор Ф.У., Файоль А., Эмерсон Г. Форд Г.,  Управление это наука и искусство. М.: Республика, 1992, с. 222—306.

[2] Лекция 3. Формы деятельности и их классификации// Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. М.: Мысль, 1999.

[3] Лекция 7. Модель перехода к метаисторическим формам деятельности// Фукуяма Ф. Конец истории// Вопросы философии, 1990, №3.