ОСНОВЫ КОРПОРАТИВНОГО ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ

Стенограмма курса лекций С.Б. Чернышева в Высшей школе экономики

Лекция 1. Бизнес, менеджмент и корпорации

1. “Бизнес” или “менеджмент”? О роли ценностей в профориентации

Уважаемые коллеги!

Хотел бы начать с некоторого соглашения о ценностях, которое, надеюсь, мы отчасти будем разделять. Довольно странно начинать с соглашения о ценностях курс, название которого ничего не говорит ни уму, ни сердцу. “Корпоративное принятие решений” звучит примерно так же, как “Сопромат” или “Разведение кроликов в сухой местности”. Представляется, будто дело это сугубо профессиональное и ценности здесь ни при чем. Однако это не так.

Вопрос, который волнует меня, который для меня не ясен, отчасти, вероятно, беспокоит и вас. Ибо он касается профориентации. Учась на Физтехе, я поменял факультет трижды. Последний раз это произошло на шестом курсе, за три дня до защиты диплома. Одной страшной ночью я выбросил уже готовый диплом в окно и написал новый (это тогда позволялось). Надо сказать, что, чем позже происходит таинство, называемое профориентацией, тем более сознательный выбор делает человек, тем на большем массиве информации этот выбор основан. Насколько я понимаю, вы только начинаете учебу, поэтому вопрос о том, почему, собственно, надо в расцвете лет заниматься каким-то унылым “менеджментом”, надеюсь, не решен вами окончательно и бесповоротно, как был решен когда-то вопрос о построении социализма в отдельно взятой стране.

Курс, который я собираюсь прочесть, впрямую касается вопросов: как соотносится нечто под названием “менеджмент” и нечто под названием “бизнес”? кто из них главнее? не будут ли те несчастные, которые выбрали первое, “шестерить” где-то под ногами великих финансистов, или наоборот? Но к этому я вернусь чуть позже.

Та роль, которую ценности играют в процессе профориентации, в России имеет свою особую специфику. У меня есть книга “Смысл”, которая начинается словами: “Русские вообще никогда не работают”. Покуда смысл работы им непонятен, это для них — не работа, а каторга, “вкалывание” из-под палки. Но как только смысл деятельности проясняется — она немедленно становится подвигом во имя смысла, делом чести, дерзанием — чем угодно, кроме нормальной профессиональной работы. Поверьте, я не отношусь к приверженцам кондово-патриотической трактовки русского национального духа. То, что я описал, не является привилегией только русских. Однако русские относятся к некоему потерянному наукой множеству культур, которым свойственно столь странное отношение к труду.

Есть еще два типа отношения к работе. Во-первых, западное, т.наз. протестантская этика, про которую вы все слышали и читали. Думаю, в этом названии неудачны оба слова — как “этика”, так и “протестантская”. Грубо упрощенный ее вариант таков: человек попал на место часовщика, старшего бухгалтера, парикмахера или начальника главка, и добродетель его в том, чтобы добросовестно трудиться на этом месте, не думать о «смыслоносности», получать за свой честный труд деньги, а уж потом где-то в стороне на них осмысленно “оттягиваться”.

Во-вторых, восточное — традиционное отношение к профориентации, когда для человека с детства предопределено, что он будет, скажем, лепить горшки. Он не думает, почему так решил, не пытается сопоставить эту профессию с прочими и не рефлексирует на тему перспектив служебного роста. Просто он родился в деревне горшечников, и все!

Ни первое, ни второе отношение не свойственны нашей культуре. Ей скорее свойствен вначале поиск смысла происходящего в обществе, затем выяснение, где в этом происходящем самое-самое главное место, а потом попытка его занять.

Опять возвращаюсь к опыту Физтеха. Тогда никто не сомневался, что физики важнее лириков. Про экономику говорить было просто неприлично. И основной задачей было, попав в цитадель физического знания, определиться уже в ее рамках, какая специальность (вакуумная электроника, физика твердого тела или еще что-то) является главной для спасения отечества или достижения космических высот.

Тогда это было в высшей степени свойственно студентам, но, думаю, в русской культуре эта традиция никогда не умрет. Я не подозреваю ни всех, ни даже большинство присутствующих в том, что они обязательно хотят выяснить самые смыслоносные векторы профориентации, однако здесь нужно иметь в виду следующее.

Экономика в определенных местах вожделеет капиталовложений, и тот, кто угадывает ее экономические эрогенные зоны и инвестирует в них, вознаграждается сторицей, получая большую прибыль. Точно так же и общество в своем развитии вожделеет, чтобы самые молодые и энергичные пошли туда, где намечаются точки роста, где у него проклевываются крылышки, которые вырастут, и оно воспарит. Те, кто угадает, оказываются на гребне волны. Так что и с прагматической точки зрения перспектив профессионального роста такие смыслоносные поиски определения своей профессии не напрасны. Т.е. в этом русском способе ориентации тоже что-то есть, и когда я развлекал читателей книги “Смысл”, я вовсе не хотел только посмеяться (хотя и смеяться над самим собой не грешно, а даже очень полезно).

Чтобы закончить с вопросом о ценностях, верну вас к одной старой дискуссии, которую вели Сократ с Калликлом в раннем диалоге Платона “Горгий”. Собственно, они как раз обсуждали вопрос, как бы спрофориентироваться поточней в афинском социуме тех лет, и вот что говорил Сократ, когда перебранка достигла апогея, и оппоненты стали хватать друг друга за грудки:

“То, о чем мы спорим, отнюдь не пустяк, скорее можно сказать, что это такой предмет, знание которого для человека прекраснее всего, а незнание всего позорнее: по существу, речь идет о том, знать или не знать, какой человек счастлив, а какой нет... Заклинаю тебя богом дружбы, Калликл, не думай, что ты непременно должен надо мною подшучивать, не отвечай что придется вопреки собственному убеждению и мои слова, пожалуйста, не принимай в шутку. Ведь ты видишь, беседа у нас идет о том, о чем и недалекий человек серьезно бы призадумался: как надо жить? Избрать ли путь, на который ты призываешь меня, и делать, как ты говоришь, дело, достойное мужчины: держать речи перед народом, совершенствоваться в красноречии и участвовать в управлении государством по вашему образцу — или же посвятить жизнь философии? И в чем разница между этими двумя путями”?

Я вовсе не собираюсь призывать вас посвятить жизнь философии, но дело в том, что тот способ, каким это сделал Платон, привел его обратно к проблематике Калликла — “управлению государством по вашему образцу”. Как вы помните (а кто не помнит — узнает), Платон начинал с абстрактных понятий, пытался определить, что такое “прекрасное” само по себе и т.п., а закончил огромным диалогом “Государство” и чудовищных размеров томом под названием “Законы”, где три старца уныло поддакивали друг другу по поводу того, каково должно быть устройство идеальных государств.

Таким образом, философия, если она настоящая, недолго проводит время в высотах абстрактных концепций и опять упирается в тот же самый проклятый вопрос: а сейчас конкретно что надо делать? Ведь написать нетленное произведение о сути бытия, оставить его потомкам и этим ограничиться — не что иное, как вариант жизненного поражения. Предположим, я или кто-то из присутствующих написал бессмертный философский труд, который при жизни был не понят, не нужен и остался пылиться в библиотеке Высшей школы экономики. Предположим, потомки лет через 400 обнаружат эту книгу и скажут: “С ума сойти! До чего ж эти неандертальцы были интеллектуальны! Они догадались, какие проблемы будут перед нами стоять, и их решили. Но мы же не знали, что найдем при раскопках этот фолиант, поэтому уже 48 раз эту проблему на разных уровнях решили сами. Неандертальцам стоило бы вместо этого заниматься своими делами. Может, тогда и мы, их потомки, не тратили бы сегодня столько сил на разгребание их свалок”.

В этом смысле Платон как раз и уперся в экономическую и правовую проблематику тех времен, а также в вопросы менеджмента применительно к полисно-муниципальному уровню управления. И он был свидетелем гибели Сократа, осужденного на смерть именно в связи с подобными вопросами, а отнюдь не за то, что он не так трактовал апейрон или флогистон.

Таким образом, вопрос, который был поставлен Сократом, совершенно определенно соответствует нашей проблеме, а именно: нам нужно определиться: прорываться ли любой ценой на службу в ОНЭКСИМ, бежать ли бездумно в Государственную думу и “шестерить” там в роли консультанта при каком-то депутате, лоббирующем закон о том или ином варианте налогообложения, — или посвятить некоторое время (покуда это еще возможно и государство платит за обучение) уяснению, как преподаваемые в высшей школе предметы соотносятся с иерархией ценностей и что конкретно из этого будет нужно завтра и послезавтра. Разбору этого вопроса я и хотел бы посвятить свой курс.

Конечно, по ходу дела мы чему-то научимся, однако без ценностного стержня и мне, и вам будет не только неинтересно, но так же скучно, как изучать типы новых электрических машинок и фенов в школе парикмахерского искусства.

2. Проблема понимания, преподавания и интерпретации нового содержания

Второе, что я хотел сказать во вводной части — по поводу проблемы нашего общения и, шире говоря, – по поводу проблемы восприятия и преподнесения нового как таковой. Вообще-то я рискую вдвойне, решившись читать лекции младшему поколению студентов Высшей школы экономики, а не старшему. Конечно, ректор сказал мне, что первый курс — самый лучший, что конкурс был большой, что студенты талантливы...

Дело в том, что многие темы, о которых я буду рассказывать, являются дискуссионными и даже для меня самого не до конца проясненными. Это плод размышлений и работы группы людей в течение последних 20 лет. Эти вещи не попали в учебники, и многим совсем взрослым людям они представляются очень тяжелыми, сложными, зубодробительными.

Думаю, это не так, и вещи, о которых мне придется говорить, достаточно тривиальны. Я постараюсь излагать их просто, сермяжно, с веселыми примерами, хотя и не до конца уверен, что это получится. Но если это и станет возможным, то только благодаря вам. Поэтому в случае, если вы вдруг ощутите призрак какой-то непонятности или недоговоренности — скажите мне об этом, пожалуйста. Единственный способ довести понимание этих вещей до кондиции — обсудить их в такой аудитории.

Моя самая первая лекция 1975 года, о которой я здесь упомянул, называлась “Должен ли ученый быть журналистом?” и была посвящена сходному предмету. Проблема, с которой мы тогда столкнулись, заключалась в следующем.

Люди, которые сами что-то новое поняли или участвовали в создании оригинальной системы взглядов, науки или концепции, как правило, способны на очень многое, кроме одного: они никак не могут внятно и популярно объяснить суть своего открытия. В уме, сознании, памяти человека, который пришел к новым идеям, чрезмерное место занимает сам акт озарения, “инсайт”. Человек хорошо помнит тот уникальный способ, каким он добрался до открытия. К примеру, ночью ему явился Никола Угодник и нечто сказал. К сожалению, нельзя пригласить его с собой в аудиторию и попросить повторить то же самое для всех остальных. Надо было бы, используя достижения педагогики и ту или иную систему логики, протащить аудиторию от того острова знаний, которым она обладает, к новооткрытым островкам по дедуктивной дамбе логических выводов. Но творец на это не способен, потому что инсайт в его памяти занимает слишком много места. Он все время сваливается на тот прямой, ясный путь, которым получил это знание, и не хочет мучиться сам и мучить других.

Обычно это приводит к тому, что покуда жив основоположник, его учение излагается путано и мутно. А когда он наконец, ко всеобщему облегчению, умирает, появляются ученики, апологеты, которые быстро растолковывают суть учения во множестве брошюрок из серии “Библиотечка солдата и матроса”. Однако беда в том, что дух из учения ускользает и вместо него излагается та или иная интерпретация, которая, естественно, рано или поздно входит в противоречие с основами.

По поводу наследия любого классика (будь то Кейнс или Маркс) идет непрерывная перебранка. Каждые 30-40 лет возникают младокейнсианцы или младомарксисты, которые обвиняют интерпретаторов во всех грехах, совершенно справедливо указывают, что вместо учения излагается бред сивой кобылы, и требуют все ревизовать, вернуться к истокам и начать сначала. И в конечном счете они оказываются правы, они поворачивают учение основоположника новой гранью.

Коль скоро эта трагедия понята, она, должна быть, как говорят философы, отрефлексирована и снята. Т.е. нужно, наконец, чтобы участники акта порождения того или иного знания обрели способность излагать его суть, по возможности ничего при этом не теряя. Мы с вами будем участниками подобного сомнительного эксперимента. Что из этого получится — неизвестно, но, надеюсь, нам будет интересно, ибо неинтересно становится, когда заранее знаешь, что получится.

3. О соотношении предпринимательской и управленческой деятельности

Итак, вот неформальная постановка проблемы, с которой я хотел бы начать: каково соотношение между тем, что называется “бизнесом” и тем, что называется “менеджментом”? Я, впрочем, считаю, что и первое, и второе имеет непрямое отношение к реалиям нашей страны, поэтому, возможно, нам придется задать параллельный вопрос, когда мы доберемся до России-матушки: каково соотношение предпринимательства, хозяйствования, производственной деятельности — и администрирования, принятия управленческих решений, деятельности госаппарата? Я бы хотел обсудить с вами данное соотношение с разных точек зрения.

Во-первых, с точки зрения ценностной и профессиональной ориентации. Где есть перспективы личностного роста, а где ущерб для личного дохода или зарплаты?

Во-вторых, с точки зрения соподчиненности соответствующих форм деятельности. Есть или должна быть некая шкала, подобная “лествице Иоанна”, на которой упорядочены все мыслимые формы деятельности. Как соотносятся на данной шкале этот самый “бизнес” и этот самый “менеджмент”? Кто главнее?

В-третьих, с точки зрения исторической перспективы. Здесь уместно вспомнить эпизод из старого фильма Чарли Чаплина: со скалы падают двое, связанные веревкой, — стоит одному чуть зацепиться за уступ и повиснуть — его сдергивает второй; за счет этого рывка второму удается остановиться, схватиться за корень и повиснуть, и он висит, покуда первый не сдергивает его, пролетая мимо; так они и двигаются вниз. Конечно, бизнес и менеджмент на протяжении истории менялись и еще будут меняться местами. Кто из них возник раньше? Кто позже умрет? Кто командует сегодня и кто будет руководить завтра?

Образ этой проблемы дал еще в шестидесятые годы Гэлбрейт в своих трудах “Новое индустриальное общество” и “Экономические теории и цели общества”. Он описал некую тайную ложу под названием “техноструктура” (кстати, название очень неудачно — техника тут ни при чем, структура тоже). Согласно Гэлбрейту, в недрах западного общества уже к началу 60-х созрела корпорация высших лиц, принимающих управленческие решения. Эта новая элита уже берет верх над традиционной финансовой олигархией и, контролируя высшие посты в администрации, а также руководящие этажи в крупнейших корпорациях, постепенно становится правящим классом западного общества.

Когда книга Гэлбрейта вышла на русском языке, он был освистан и оплеван корифеями тогдашней экономической науки Иноземцевым и Милейковским. Ему тут же было указано, что он — не марксист (с чем, конечно, можно согласиться) и что капиталисты-собственники свое дело знают, у них на сберкнижке лежит миллиард, а вся эта “техноструктура” — их наемные работники. Но серьезных аргументов приведено не было.

Вопрос остается открытым. С него я и хотел бы начать. По ходу дела, естественно, придется разобраться по существу (с этих трех точек зрения, а может, и с других), что же такое “менеджмент”, что же такое “бизнес” и каким образом они соотносятся друг с другом. Мы будем постоянно двигаться по оси раскрытия этой коллизии, и в процессе движения я готов каждый раз уточнять формулировку вопроса, дойдя постепенно до чеканных определений. Однако понятия нельзя к ним свести. Как говаривал Г.Ф. Гегель, истина является истиной только со всем своим становлением, а без него она — странный огузок.

4. Современные организации

Сделаем следующий шаг. Нам нужно разобраться, где именно в обществе обитает этот самый “менеджмент”. Чтобы он перестал быть абстрактным понятием, надо увидеть людей, которые этим занимаются, стулья, на которых они сидят, и социальное окружение, в котором с ними это все и творится. Конечно, будь у нас не экспериментальный курс, рассчитанный на месяц с небольшим, а полновесное двухсеместровое разбирательство, я стал бы распространяться о социальных институтах прошлого, чтобы лучше понять, чем эти институты отличались от современных. Но увы. Так что же представляет из себя современная организация?

Организации в их нынешнем виде не всегда существовали в истории — не возникли готовыми при изгнании Адама из Эдема. Социальными институтами прошлого были всякие тейпы и трайбы, дожившие до наших времен, мобильные группы охотников, коллегии старших весталок, конгрегации жрецов. Издревле (еще со времен III династии Ура) существовали корпорации счетоводов-товароведов, которые подсчитывали козлов, баранов, амфоры с маслом и пифосы с зерном, приносимые во дворцы-храмы и сдаваемые в царские хранилища. Например, когда археологи с восторгом обнаружили оставшиеся от III династии Ура 100 тысяч клинописных табличек, они ожидали, что там будут дивные произведения философии, науки и искусства. И действительно, к счастью, нашлись какие-то полтора процента поколотых табличек, где был записан эпос о Гильгамеше. Большинство же содержали перечень посчитанных по рогам козлов и баранов, которые тот или иной ном сдавал властителям Урука. Аналогичная трагедия случилась на острове Крит: большинство табличек с “линейным письмом А”, обнаруженных на пожарищах Кносского, Фестского и прочих дворцов, оказались приемо-сдаточной документацией, разными накладными. Это означает, что письменность, вероятно, возникла одновременно с корпорацией, занимавшейся учетом и контролем, и обслуживала ее нужды. Но это еще не было менеджментом в чистом смысле этого слова.

Прыгая через все исторические бездны, я хотел бы дать образ современной организации, в которой менеджмент осуществляется. В организации есть несколько классов (или кланов, или типов) лиц, причастных к ней, и менеджер — лишь один из них. Рассмотрим их по порядку.

1. Отцы-основатели (учредители) — те, кто зачем-то учреждал эту организацию, желая либо споспешествовать спасению отечества, либо развернуть некую форму политической активности (если это партия), либо призревать бедных (если это фонд), либо решать какую-то хозяйственную проблему (если это новое министерство). Так или иначе они собираются раз в год-два-три на каких-нибудь высших форумах типа съезда или совета попечителей и не вмешиваются в текущие дела.

2. Высший управленческий персонал — senior executive persons или исполнительные директора со своими заместителями, которые юридически уполномочены принимать решения, но фактически (если организация большая и предмет сложный) не обладают способом сделать принимаемые решения достаточно эффективными.

3. Некий слой, состоящий из лиц, которые, во-первых, обеспечивают исполнительных директоров экспертным знанием о предмете и во-вторых, выполняют различные вспомогательные функции в процессе принятия решений: собирают необходимую текущую информацию, формулируют возможные альтернативы, помогают определить цели и критерии, учесть существующие материальные, моральные и иные ограничения, требования законодательства и т.д. и т.п. Все эти люди и есть аппарат, который обслуживает и во многом реализует процесс выработки решения. Обычно они имеют статус наемных рабочих в современном смысле слова (т.е. получают за свою работу зарплату, их не избирают, а назначают). Большинство из них назначают исполнительные директора. Редкое исключение составляют особо ответственные работники аппарата, для назначения которых необходимо привлекать отцов-основателей, т.е. элиту 1.

4. Слой технического персонала (операторы ЭВМ, водители, заведующие складами, лица, отвечающие за пожарную безопасность, дворники и пр.), который впрямую не связан с процессом выработки решения.

Особое мое внимание привлекает т.наз. аппарат — слой 3. Это профессиональные управленцы, работающие по найму и занимающиеся обеспечением или выполнением целого ряда функций, конечная цель которых — принятие управленческих решений. Аппаратная управленческая деятельность давно уже является сферой профессиональной, в России особенно.

Общерусский госаппарат начинает складываться со времен Ивана III, когда еще татарское иго мрачной тенью, как считают одни, и светлым лучом, как полагают другие, ложилось на наши города и веси. Если у нас будет возможность, мы в следующем семестре специально поговорим о динамике и эволюции складывания и развития госаппарата в нашей стране, пригласим историков и культурологов. А пока мы на полном скаку оставим эту тему в стороне.

5. О корпорациях прошлого и будущего. Аппарат как корпорация

Аппарат — это корпорация. Слово “корпорация” я сейчас произнес впервые, поэтому остановлюсь на нем вкратце. Я не буду пытаться давать дефиниций в силу их бесполезности, о чем я уже говорил, но кое-что скажу. У слова “корпорация” есть три значения. Первое и второе не имеют прямого отношения к нашему разговору.

Первое значение слова “корпорация” — конкретный тип юридического лица, переводимый калькой с английского “corporation”. Это пример совершенно варварского обессмысливания термина, исторически возникшего совершенно по другому поводу. Очевидно, что многие термины нашей речи как бы состоят в первом браке, и этот их брак с некоторым значением крайне неудачен. Им предстоит скандальный развод и второй брак, который заключается на сей раз уже на небесах.

Второе значение слова “корпорация” — профессиональное объединение, широко распространенное в средние века: корпорация кожевенников, суконщиков, золотых дел мастеров и пр. Такие корпорации существовали веками. В основном они связаны с феодализмом. Это целый мир, очень интересный, сочный, яркий, который частично описан в литературе.

Третье значение слова “корпорация” — некое зеркальное отражение или возобновление, возрождение этого исторического феномена на новой основе. О том, что так будет, писал классик социологии Дюркгейм свыше ста лет назад. То, что он понял о корпорациях, еще предстоит нам всем осознать.

Эмиль Дюркгейм — один из трех общепризнанных основоположников социологии как науки (наряду с Максом Вебером и Карлом Марксом). Думаю, в рамках других курсов вас ожидают неоднократные встречи с ним.

В замечательной работе “О разделении общественного труда”, к которой мы еще вернемся, (и которую, хотя она и стоит на всех полках, в силу занудства автора и отсутствия специалистов-предметников по этим проблемам никто внимательно не читает), Дюркгейм писал: “Для того чтобы профессиональная этика и право смогли утвердиться в различных экономических профессиях, нужно, стало быть, чтобы корпорация вместо неупорядоченного аморфного агрегата, которым она остается, стала или, точнее, вновь стала четкой организованной группой, иначе говоря, общественным институтом. Но всякий проект подобного рода сталкивается с некоторыми предрассудками”.

Например, согласно одному из них, попытки возродить корпорации в начале XX века (дошедшие до того, что итальянские и немецкие неогегельянцы построили идеальную модель корпоративного государства) считаются однозначно связанными с фашистскими режимами. Термин “корпоративное государство” кажется запачканным в чем-то, поэтому эту тему обходят, не любят, редко ее касаются.

“Прежде всего против корпорации ее историческое прошлое”, — писал Дюркгейм, имея в виду то прошлое, которое и для него было прошлым, а не то, которое для него было отдаленным будущим (с момента написания этих строк до прихода фашизма в Италии оставалось 30 лет, а в Германии — 40). “В самом деле, — писал Дюркгейм, — ее считают тесно связанной с нашим старым политическим порядком и, следовательно, неспособной пережить его. Кажется, что требовать для промышленности и торговли корпоративной организации — значит, идти против хода истории. А такое попятное движение справедливо рассматривается или как невозможное, или как анормальное”.

“Аргумент был бы уместен, — пишет Дюркгейм, — если бы предполагалось искусственно оживить старую корпорацию в том виде, в каком она существовала в средние века. Но вопрос ставится иначе”. И дальше он начинает ставить вопрос иначе (к этому мы вернемся).

Таким образом, корпорация — вещь и очень старая, и одновременно новая. Она стала возрождаться к началу этого века, однако способ ее возрождения не всем нравился и нравится. Корпорацию по аналогии связали с фашизмом. Точно так же в свое время фашизм связали с нацизмом, и до сих пор все уверены, что все фашисты — жуткие антисемиты, хотя к итальянским фашистам, например, это не имело отношения. Я не хочу сказать этим, что они были хорошие, просто хочу указать, что там было много разного.

Корпорация возрождается и сейчас. В известном смысле можно утверждать, что “техноструктура” де-факто или становится, или может стать прообразом, материалом для формирования современной корпорации. Поэтому, говоря о современных технологиях корпоративного принятия решений, я говорю о некой двойственной вещи: о той, которая де-факто прорастает в существующих аппаратах, и одновременно о некоторой идеализированной модели возможного будущего.

Она уже появилась кое-где (по большей части не у нас, к сожалению) и там де-факто является формой сознательно построенной и осуществляемой технологии и организации принятия корпоративных решений. Это очень серьезный вопрос, ибо корпорации претендуют быть хозяевами жизни в современном западном обществе. Еще раз повторяю: покуда многие наши соотечественники тщетно ищут таинственных масонов, которые засели в бункерах, реальная новая элита на виду у всех идет к власти в ключевых центрах западного общества (где, как считается до сих пор, правит финансовая олигархия). Я не утверждаю, что Гэлбрейт однозначно прав, но разбираться разбираться с этим безусловно надо.

Вопрос: Убедительная просьба конкретно сформулировать понятие “корпорация”.

Ответ: Второе (из названных мною трех) значение слова “корпорация” — некое естественноисторическое объединение представителей одной профессии со своим образом жизни, этикой, законами и пр. Такое профобъединение было похоже на крестьянскую общину в том плане, что формировалось не по проекту, а полустихийно, само себя не осознавало и законов своего функционирования не изучало.

Третье же значение слова “корпорация” — современное переиздание старой, ее возобновление как профессиональной корпорации управляющих. На сей раз эта обновленная метакорпорация уже осознает, в чем ее цели, задачи, профессиональная этика, отношение к другим слоям общества, и все более и более переходит к сознательному использованию и совершенствованию той или иной технологии принятия решений. Мы об этом еще будем говорить.

Для начала скажем так: современная корпорация — определенная группа лиц, профессионально занимающихся выработкой и принятием управленческих решений; она обладает в этом качестве элементами самосознания и шаг за шагом разрабатывает и использует развитые современные технологии принятия решений.

Вопрос: 1. Если можно, определение понятия “корпорация” напишите на доске. 2. Вы не могли бы определения и формулировки главных проблем говорить помедленнее?

Ответ: Я буду стараться говорить главные определения не столько помедленнее, сколько почаще — повторять их неоднократно на разные лады. Но предупреждаю: каждый раз, давая определение, я буду формулировать его как-то иначе. Это не только проблема моей неопытности как лектора, не следствие старческого слабоумия — это проблема характера изучаемого предмета.

Корпорация — это двуликое, амбивалентное явление, которое имеет свою естественноисторическую и свою нормативную стороны.

С одной стороны, корпорация — это некий институт, который исторически возник, оформился и этим словом был назван еще в Средние века. По этому поводу существует литература. Вы можете посмотреть в учебниках истории (в разделе о феодализме), что такое корпорация. Там это было профессиональным объединением, способом существования, жизненным укладом.

С другой стороны, с точки зрения Дюркгейма, корпорация — объединение по профессиональному признаку, которое должно лечь в основу устройства грядущего общества XXI в., в основу корпоративного государства. Корпорация — социальный институт, который должен быть искусственно, сознательно реконструирован, возобновлен, снабжен самосознанием, технологией действия, очерчен законодательно, вписан в существующие структуры государства. Это еще одна дефиниция “корпорации”.

Таким образом, когда вы смотрите на аппарат и говорите, что это есть корпорация, имейте, пожалуйста, в виду сразу две стороны:

— аппарат есть некая корпорация чиновников, прообразы которой существовали еще задолго до нашей эры, в этих протокорпорациях выполнялись учетно-распределительные функции и, главное, осуществлялось таинство воспроизводства власти (одна сторона);

— и аппарат современных «транснациональных корпораций» есть некая искусственно проектируемая и создаваемая корпорация, которая обретает свое самосознание, технологию и индустрию деятельности и по-новому должна быть вписана в структуру общества (другая сторона).

Вопрос: Что такое “амбивалентность”?

Ответ: Я тоже недавно узнал слово “амбивалентность” (смех.) Оно означает специфическую двойственность. Если нечто в разных отношениях может являться одновременно и благом, и злом, оно в этом смысле амбивалентно. Аппарат амбивалентен в том смысле, что он — зло, потому что является обиталищем тайных подковерных драк за власть, где никто не занимается делом; но он и — благо, потому что берет на свои натруженные плечи бремя принятия судьбоносных решений относительно спасения отечества, так как наши бизнесмены, эти жулики, только и знают, что вывозить капитал за рубеж, и не пекутся о нас, бедных, о чадах, о пенсионерах, не желают осуществлять благотворительное финансирование почти всех учебных и научных организаций.

Вам будет тяжело со мной в смысле определений, я предупреждаю, зато в остальном легко. Но шаг за шагом мы будем доопределять основные понятия.

Сейчас вы только начинаете осознавать, что понятийные различения необходимы, но не надейтесь получить их немедленно. Они необходимы не для того, чтобы сдавать экзамен, а для того, чтобы вообще хоть что-то понимать в серьезных вопросах профессиональной деятельности.