Русская философия
вообще помешана на "смысле":
Соловьев – "Смысл
любви";
Франк – "Смысл
жизни";
Флоренский –
"Смысл идеализма";
Бердяев – "Смысл
истории"; "Смысл творчества"...
И т.д. и т.п.
На западе царствовал не
смысл, а долг. Запад в романе Гессе докатился до игры "со всеми смыслами и
ценностями человеческой культуры", которые для наглядности
символизировались разноцветными стекляшками. Игра стеклянных бус. Касталия.
Заумные труды Готлиба Фреге. Европейский башмачник, каменщик, стряпчий твердо
знали, что они должны встать до рассвета и добросовестно трудиться, а смысл
здесь ни при чем. Долг есть базис, а смысл болтается где-то в необязательной
надстройке.
Русскому чужда
"протестантская этика". Русский не может начать никакой работы
по-настоящему, покуда не уяснит ее смысла. Пока не уяснит – это не работа, а
каторга. А как уяснит – это уже не работа, а сплошной подвиг во имя Смысла. Так
что русский вообще никогда не работает. Как, впрочем, и не живет. А так. Все
смысл ищет.
Поиски смысла в русской
культуре – бесспорное алиби. Ищешь смысл жизни – имеешь право не работать,
висеть на чужой шее хоть до шестидесяти, пить беспробудно... Вечный студент.
Русский язык ухитрился придать сурово-готическому слову "смысл"
ласковый оттенок. Смышленый...
И только советская
власть прекратила и эти безобразия, загнала смыслопроходцев в катакомбы
"методологии" и "теории систем". Русский смысл облекался в
европейские одежды. Тут и Фреге пошел в дело.
К юго-востоку от
евразийской равнины смысл мнился наваждением, майей. Считалось, что дух,
рождающий все новые концепции, нуждается в универсальной контрацепции. Не
вносить смысл в постылую жизнь, а вынести себя, как драгоценный сосуд, из этой
жизни, укрыться от ее бессмысленных тягот в нирване. Долой узы понятийного мышления!
От скованной позы роденовского мыслителя – к избавительной позе лотоса. Не
мыслить! – то есть не осмысливать.
Струйки ориентального
смыслового нигилизма просачивались под дверь Третьего Рима через византийский
исихазм, в отголосках учения суфиев и рассказах последователей Афанасия
Никитина. В междуречье Волги и Днепра, в стране странников, Витгенштейн
повстречался с Григорием Паламой.
Повстречались два
отрицания. Встретились – и что же? Что из этого могло получиться?
Русский смысл –
глобальный, космический, открытый всем народам, как федоровское Общее Дело. И
теплый, домашний, сокровенный под Опавшими листьями Розанова. Он –
нравственный, не к разуму более взывающий, а к совести. И он распрекрасный, ибо
в спасении мира – смысл Красоты. Эсхатологический – и требующий немедленного,
земного воплощения. Невыразимый. Короче, такого не бывает и быть не может. Нет
никакого русского "смысла". Нету.
Вот и в этой работе, –
судя по ее происхождению, строю, по духу, наконец, – нет абсолютно ничего русского. И никакого смысла.
Как и во всей русской
культуре.
Кроме короткого
словечка – СМЫСЛ.
К оглавлению |